Режиссер Владимир Шапиро представил ташкентской публике спектакль "Чехов. Осень. Сцены"

Пьеса Антона Павловича Чехова «Дядя Ваня» с подзаголовком «Сцены из деревенской жизни в четырёх действиях» впервые была поставлена на театральных подмостках 27 декабря 1889 года в московском театре М. М. Абрамовой. С тех пор пьеса Чехова  многократно ставилась на подмостках русских, советских и зарубежных театров, была успешно экранизирована  в России,  США, Франции, Великобритании, Швеции. Югославии, Германии.

Новое её прочтение представил коллектив Академического русского драматического театра Узбекистана в спектакле  в двух действиях «Чехов. Осень. Сцены» 27 марта 2015 года. Премьера сразу стала  заметным  событием в театральной жизни  узбекской столицы  и  предметом многочисленных споров  взыскательных зрителей. В фойе и на выходе из театра  они  долго обсуждали: насколько точно режиссёру-постановщику  Владимиру Шапиро удалось показать  внутреннюю, без фанфар,  борьбу обычных  персонажей за  жизнь  в условиях «утраченных иллюзий» молодости, когда жизнь уже на исходе , но  надо дожить красиво и достойно в свете осознания духовного бытия. Он по своему  трактует «Дядю Ваню» ,   одну из самых известных и популярных пьес А.П. Чехова. По его мнению   спектакль открывает новые возможности сценического воплощения классики в современном театре, являясь образцом  подлинного русского психологического театра.

 

Действие происходит в конце 19 века в начале осени, в сентябре, в усадьбе отставного профессора Александра Владимировича Серебрякова. Здесь в загородной усадьбе отставной профессор,  не имея возможности позволить себе иметь достойную городскую квартиру, временно вынужден пребывать, невольно нарушая  привычный образ жизни домочадцев.  Чем не современный сюжет  XXI-го века?

Фабула  «трагикомедии»  проста и понятна каждому. Стареющий Серебряков (его великолепно играет народный  артист Уз Абзал Рафиков)

вместе со второй 27-летней супругой-красавицей Еленой Андреевной (светский утончённый образ адекватно передаёт молодая талантливая  актриса Диана Дубровина)  приезжает на время в  своё «родовое гнездо», унаследованное Софьей Александровной (Соней), его дочерью от первого брака.  Внезапное вторжение нежданных гостей  и их затянувшееся присутствие в доме терпеливо переносят его хозяева - их обедневшие и почти разорившиеся родственники и немногочисленные друзья  патриархального семейства. Каждый из них представляет  собой  и выражает особый внутренний мир, вместивший бесконечность вселенной.

Занавес открывается. В экспозиции: Сад. Видна часть дома с террасой. На аллее под старым тополем стол, сервированный для чая. Скамьи, стулья; на одной из скамей лежит гитара. Недалеко от стола качели. Третий час дня. Пасмурно. Марина (сырая, малоподвижная старушка, сидит у самовара, вяжет чулок) и Астров (ходит возле). Марина (наливает стакан): « Кушай, батюшка». Астров (нехотя принимает стакан): «Что-то не хочется». Марина: «Может, водочки выпьешь?» Астров: «Нет. Я не каждый день водку пью. К тому же душно».

С первых минут нас захватывает чеховская  камерная сокровенная интонация действия по системе Станиславского, в которой живут герои пьесы. Зрителей  проникает  дачная декорация, где на первом плане и дымящий русский самовар, и деревянная кадушка с дождевой водой. В открытые  занавешенные окна сперва проникает  скупой солнечный дневной свет. К ночи его сменяют гулкие раскаты грома и брызги дождя, внезапно обновляющие природу и  размеренную жизнь  обитателей усадьбы. В конце спектакля мы слышим за окнами стрекот сверчков и звон бубенцов удаляющегося экипажа с действующими героями.

Самый яркий в этом ансамбле «живой» психотипаж   -  шурин  профессора - Иван Петрович Войницкий. Его артистично легко и правдоподобно играет Иван Ненашев.  В этом образе каждый жест просвечен внутренним взглядом, претворён мыслью, проникнут чувством, воссоздан художественным воображением и точной чеховской интонацией, без чего сценический образ мёртв, как бы вовсе не существует для зрителей.

По-своему интересна, своеобразна  некрасивая  и поэтому несчастная дочь от первого  брака  Софья Александровна  – Соня. Актриса  Эльвина Хадаева  не боится выглядеть бледно на фоне приезжей красавицы, потому что знает, что она должна покорить зрителей своим внутренним  душевным светом и теплотой – и ей это легко удаётся.  Мать покойной первой жены профессора – вдова  тайного советника - Мария Васильевна Войницкая. Заслуженная артистка Уз  Ольга Овчинникова  «попадает в яблочко»,  скупыми выразительными средствами  слепив  полноценный образ важной,  статной,   немногословной  горделивой светской дамы: она  не позволяет себе присвоить ни одной лишней вычурной краски.

Старинный  друг  семейства – скромный, пьющий, но самоотверженный уездный врач  Михаил  Львович Астров. Талантливому актёру  Сергею  Архипову, на мой взгляд, до конца не хватило в сценическом перевоплощении как раз чеховской  сокровенной интонации  его персонажа. Это, пожалуй, по своему идейному значению главный герой в спектакле, возможно, прототип самого А.П. Чехова. Нельзя требовать от премьерной постановки полного растворения актёров в сценических образах: ещё долго предстоит им работать в поисках единственно верной чеховской интонации. Только тогда их монологи не  будут иногда звучать риторично, а манера игры казаться слишком театрально-условной, как в случае с Сергеем Архиповым, особенно в первом действии спектакля.

Образ обедневшего помещика-приживалы  Ильи Ильича  удачно карикатурно  воплотил Аскар Урманов и тем самым внёс оживляющую комическую ноту в общую партитуру  драмы. Старую няню Марину великолепно сыграла  заслуженная артистка Уз Людмила Стоцкая. Актриса сумела на сцене в постоянной занятости домашними хлопотами и нежной заботе о ближних, добродушном голосе, старческой походке, чуть шепелявом говоре правдиво  воплотить пушкинский и чеховский в одном лице обобщённый художественный образ Арины Родионовны, старой, доброй, одинаково любящей  своих чад , хранительницы очага.

Приезд престарелого разочарованного учёного-неудачника с подорванным научным авторитетом и здоровьем неожиданно вносит мнимое оживление в упорядоченный быт  обедневших дворян, давно свыкшихся со своей участью прожигания жизни без романтических взлётов и падений и, главное, без  осознания бескрылости их  собственного существования.

Течёт жизнь, и рано или поздно человек начинает, как мы с вами в XXI веке, подводить итоги своей жизни. Чеховские герои в этом спектакле, все без исключения, на наших глазах в  ходе замедленного двухчасового развития действия ощущают прошедшую жизнь как некую ценность, которую, каждый по-своему, не сумел использовать. В этот критический  момент, чем полноценнее человек осознаёт «утраченные иллюзии» -  жизнь, прожитую зря, тем острее он переживает разрыв со своей нереализованной мечтой и надеждами. Каждый персонаж пьесы по-разному выражает  это противоречие между идеалом и реальностью.

У профессора Серебрякова постоянные приступы подагры. В имение Серебряковых вызывают знакомого доктора Михаила Львовича Астрова. Астров, поражённый красотой Елены Андреевны,  предлагает  полушутя и полусерьёзно  неприступной красавице тайно закрутить с ним роман. Соня через Елену признаётся в любви Астрову и не получает ответной взаимности на своё чувство. Дядя Ваня завидует профессору во всем и не признает его учености, хотя все прошедшие годы боготворил его. Серебряков на семейном совете предлагает  продать родовую усадьбу и купить вместо неё маленькую дачу.  Назревает бунт прежнего слабовольного человека – Войницкого (дяди Вани). Он  в сердцах с закрытыми  глазами стреляет в Серебрякова дважды  из пистолета,  но, к счастью,  промахивается. Войницкий  в этот кульминационный момент понимает, что его жизнь в тяжких трудах прошла зря: «Не сотвори себе кумира». Серебряков,  не найдя поддержки у родных, тотчас отказывается от  своего коммерческого проекта, и решает молниеносно, подальше от греха,   съехать с усадьбы в город.

По ходу пьесы герои,  причём на грани фарса,  бурно выясняют отношения между собой и, в конце концов, примиряются со своей привычной размеренной жизнью и самими собой. Они   успокаиваются, как матросы после штормовой качки на корабле, как только  гостившие «молодожёны» торжественно отъезжают  восвояси – в большой город, где их ожидает привычная для них светская  жизнь, отличная от деревенской,  с её особым патриархальным укладом. Серебряков, покидая  усадьбу, обращается к залу с феноменальной фразой о том, что «Надо господа, дело делать! Надо дело делать!»

Таким образом, спектакль  достигает кульминации во втором динамичном действии, когда чеховские милые герои  стоят перед выбором – или отказаться от жизни вообще, или найти в себе мужество проживать ту жизнь, которая дарована тебе Богом, судьбой и которую ты в какой-то мере осуществлял и осуществляешь сам, силой своей личности. Драматургия спектакля все время строится на перекличке большого и малого, бытийного и бытового и даже комичного, что делает его живым и  по-человечески понятным. Итог пьесы: мечта останется мечтой — жизнь персонажей  «следует своим собственным законам», как наша с вами жизнь. И это нас роднит с чеховскими героями и вызывает сопереживание с ними.

В спектакле велика роль чеховских «микросюжетов». Эти маленькие миры много отражают из того, что творится за  авансценой  «на большой земле»  рубежа XIX-XX веков в чеховском  сюжете. Астров рассказывает о своих неудачах и поражениях в его  врачебной практике  на износе человеческих сил. Войницкий (дядя Ваня)  скорбит о том, что он мог бы быть Достоевским или Шопенгауром, если бы не постоянная нужда и необходимость зарабатывать средства на  учёбу и славу несостоявшейся научной карьеры  отставного профессора Серебрякова. За круговоротом  крупных несвершений, мелких неудач, драм, потрясений — как бы уходящий в перспективу, как в самой декорации из голых  деревянных опор на заднем плане,  частокол  мелких несостыковок,  неутоленных ожиданий, диссонансов во взаимопонимании близких людей. В этом одна из важных особенностей структуры  сюжета, причем, характерная для всей чеховской драматургии – «Чайки», «Вишнёвого сада», «Трёх сестёр», «Дяди Вани».

И все-таки финал пьесы не безнадежен. Его герои  утратили многие иллюзии, но не потеряли веры в будущее, благодаря их внутреннему нравственному стержню. В финале спектакля после отъезда уехавших гостей наступает затяжная пауза. Иван Петрович Войницкий (дядя Ваня), много лет присматривавший за усадьбой и худо ли бедно  ведущий все хозяйство, его племянница и помощница, некрасивая, но очень искренняя, жалостливая и обаятельная Соня,  раскладывают на столе запылённые  амбарные книги. Войницкий под нос  себе монотонно считает на старинных деревянных счетах и записывает: «Итого... пятнадцать... двадцать пять...». На внезапную реплику дяди Вани: «Дитя мое, как мне тяжело! О, если б ты знала, как мне тяжело!» -  Соня коротко отвечает: «Что же делать, надо жить!» И дальше, бросая на пол амбарные книги, не произносит, а  истово выкрикивает свой знаменитый монолог:

-  Мы, дядя Ваня, будем жить. Проживем длинный-длинный ряд дней, долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлет нам судьба; будем трудиться для других и теперь, и в старости, не зная покоя, а когда наступит наш час, мы покорно умрем и там за гробом мы скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и бог сжалится над нами, и мы с тобою, дядя, милый дядя, увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную, мы обрадуемся и на теперешние наши несчастья оглянемся с умилением, с улыбкой -- и отдохнем. Я верую, дядя, я верую горячо, страстно... (Становится перед ним на колени и кладет голову на его руки; утомленным голосом.) Мы отдохнем!

Здесь следует важная писательская ремарка: Телегин тихо играет на гитаре. Впрочем, в спектакле периодически и ненавязчиво звучит  рефреном фонограмма: незнакомый вальсовый мотив на три четверти такта в минорной тональности. На эту музыку органично ложатся заключительные слова монолога Сони, которые ещё долго будут помнить зрители:

-  Мы отдохнем! Мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах, мы увидим, как все зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир, и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как ласка. Я верую, верую... (Вытирает ему платком слезы.) бедный, бедный дядя Ваня, ты плачешь... (Сквозь слезы.) Ты не знал в своей жизни радостей, но погоди, дядя Ваня, погоди... Мы отдохнем... (Обнимает его.) Мы отдохнем!

В конце драмы  –  выразительная мизансцена: стучит сторож. Телегин тихо наигрывает; Мария Васильевна пишет на полях брошюры; Марина вяжет чулок.  - Мы отдохнем! - занавес медленно опускается.

«Смертельно больной  доктор и писатель А.П. Чехов, - считает Владимир Шапиро, - очень хорошо знал эту коллизию – мечты и реальной жизни – и с удивительной нежностью и отчаянной беспощадностью анализировал её. Всё это делает пьесы Чехова и красивейшую из них – «Дядя Ваня» - простой, но вечной мелодией на простые и вечные темы». В эти весенние дни она с осенней грустью прозвучала в Ташкенте, может быть, для того, чтобы зрители с новой силой, как знакомые нам со школьного детства чеховские герои,  ощутили несокрушимую веру в будущее и самих себя, несмотря ни на какие жизненные перипетии, подстерегающие нас на каждом шагу.

 Гуарик Багдасаровой