ОСОБЕННОСТЬ БУРХАНОВСКОГО СТИЛЯ: И ПРОДОЛЖЕНИЕ, И НАЧАЛО

Сегодня исполняется 100 лет со дня рождения Муталя Музаиновича Бурханова, чьим Гимном вот уже более шести десятилетий открывается в нашей стране каждый новый день.

Правы ученые, полагающие, что композитор Востока уже сам по себе составляет феномен, поскольку его творчество призвано соединить элементы двух разных систем: восточной монодии и европейского многоголосия, В этой связи индивидyальные черты восточного автора, путь, избираемый им, в значительной мере определяются тем, как соотносятся в сознании музыканта обе системы. Здесь возможны два противоположных взгляда: с позиций ''своего'' на "чужое" и с позиций "чужого" на "свое". Либо вековая традиция смотрит через своего представителя на новые формы, отбирая наиболее близкое для себя, либо новая традиция глазами также национального музыканта присматривается к прежней, извлекая из нее все максимально созвучное  ей. Другими словами: что можно взять из новой системы для старой и, наоборот, что можно взять из старой системы для новой.

Муталь Бурханов, с нашей точки зрения, принадлежит к первому типу творческих личностей. Он воспринимает новое, современное «изнутри» родной традиции, и именно это становится решающим стилеобразующим фактором его музыки. Но главное – Бурханов сохраняет верность мелодическому пониманию природы музыкального искусства. Можно сказать, что самодостаточность мелодии, присущая монодической музыке, по-своему преломляется Бурхановым в системе композиторского творчества: он интерпретирует это фундаментальное качество традиции как безусловное господство мелодическою голоса. Все остальные параметры сочинения призваны лишь оттенить, углубить, обогатить мелодический образ, но не изменить его сути. Здесь, вероятно сказывается генетическая привычка воспринимать музыку через вполне определенную форму ее пространственной организации, имеющей всего одну координату – линейное мелодическое развертывание[1].

Для Муталя Бурханова притяжения традиции оказались столь сильны, что обусловлива- ют специфичность его складывающегося стиля. Да, он целиком принимает новую для национальной культуры ипостась композитора, но в отличие от многих коллег избирает (интyитивно? осознанно?) путь "непротиворечий" с исконно национальными критериями и нормами, насколько это возможно, естественно, в условиях личностного, персоналистского искусства. Отсюда строгий отбор: только те приемы и средства, которые могyт "бесконфликтно" войти в музыку из нового мира.

Отсюда же и известная замкнутость этой авторской системы, ее изначальная "самодоста- точность", не требующая последyющих радикальных изменений, усложнений, системы саморегyлирующейся и как бы отторгающей все, что не отвечает собственной органике, что чревато нарушением этих внутренних соответствий., И потому закономерно, что многие характерно бурхановские черты достаточно рельефно обозначили себя уже в ранних произведениях композитора, хотя его авторский стиль формировался и мужал, естественно, на всем протяжении творческого пути.

Так что же отличает музыкальный стиль Муталя Бурханова? Прежде всего глyбокая национальная почвенность. В контексте изложенного выше это понятно. И удивляться здесь следyет не самому этому фактy - на каком же еще музыкальном языке говорить человеку, выросшему в определенных традициях? Владение родным языком обусловлено, так сказать, биологически, самой природой. Восхищения достойно здесь то, как композитор переводит элементы родного музыкального языка в другyю систему, насколько органично он это делает, обеспечивая тем самым национальную самобытность и этому новому " композиторскому" языкy.

Главная проблема, которая возникает перед молодой композиторской школой, - преодолеть несоответствие между национально специфической интонационностью материала и осваиваемыми европейскими конструкциями.

У Бурханова - другое. Он как бы вопреки хронологической поступенности, сразу ощутив противоречия между крупной европейской инструментальной формой и родной стихией и не приняв их, пошел по иному пути. Путь этот лежал вне жестких композиционных стереотипов, вне всевластия функциональной гармонии, определяющей логику музыкального развития (например, в сонатной драматyргии). Тяготея к экспозиционным принципам, близким национально-монодическим, Бурханов направил свои усилия на овладение малыми формами "композиторской" музыки, причем формами вокальными, где царят мелодические закономерности. Но все это, повторим, оказалось возможным только в работе с малыми жанровыми видами, что хорошо демонстрируют бурхановские романсы (композитор своевременно оценил возможности этого жанра для реализации богатств декламационно-речитативных традиций национальной культуры).

Но самое важное, на наш взгляд, что специфически восточными чертами отмечена и жанровая природа романсов. Это объясняется повышенным интересом Бурханова к старинным музыкально-поэтическим видам – «Касыда», «Марсия», «Рубаи» (на стихи Омара Хайяма). Думается, круг подобных явлений можно было бы расширить за счет романсов: ведь многие из них по своим реальным характеристикам больше тяготеют к восточным прототипам, которые и могли бы дать им свои жанровые обозначения, нежели романсу европейской традиции. Просто в "номенклатyре" композиторских жанров, осваиваемых узбекской культyрой, не было места, естественно, жанрам иного генезиса. И потому такие общеупотребительные термины, как "романс", оказывались вынужденными вбирать в себя условно и все остальные близкие ("романсовидные") жанровые формы, все их живое многообразие. В самом деле, не являются ли некоторые бурхановские романсы инобытием, к примеру, газели (назовем вокальные миниатюры на стихи Навои, Хафиза и др.) или рубаи (сочинения, скажем, на стихи Лахути, Лахyти и неизвестного поэта)? Струя давней восточной музыкально-поэтической традиции в них столь сильна, что невольно задумаешься над их жанровой сущностью.

В связи с преобладанием малых форм в бурхановской музыке правомерен вопрос: нет ли здесь странного противоречия? Ведь известно, что традиционное музыкальное мышление оперирует по преимуществу протяженными музыкальными пространствами - этого настоятельно требует доминирующая лирико-медитативная образность. И вдруг - миниатюризм, причем в творчестве одного из наиболее национальных композиторов. На наш взгляд, противоречия нет. Выше мы уже по существу ответили на вопрос (надеемся, что это так) - почему именно миниатюра: постигать принципиально новое, осваивать объемность музыкального пространства (его вертикаль, глубину) для человека, воспитанного на монодии, естественнее, разумеется, поначалу в малых структурных единицах, что Бурханов и делает, добиваясь подлинно художественных результатов. Помимо этого, здесь могло сыграть свою роль то обстоятельство, что композитор ориентировался не только, а возможно и не столько на музыкальную традицию, сколько поэтическую - газель, рубаи и т.д., масштабы которых достаточно скромны (строфы, четырехстишия, бейты).

Стоит, вероятно, учесть, что стиль Бурханова – это едва ли не самый ранний (по времени) авторский композиторский стиль в узбекской музыкальной культуре. И тогда станет ясной объективная закономерность рождения именно такого стилевого явления, когда берется максимум возможного из старой практики и минимум (осторожно, бережно, острокритически) из новой.

Да, Муталь Бурханов ( и его творчество) – это и продолжение вековой художественной традиции, и начало ее инобытия в ХХ столетии. А потому суть узбекской музыки, вступившей в XXI век можно выразить, по-видимому, формулой: одна национальная культура – две традиции. Муталь Музаинович словно следовал завету Алишера Навои, столь любимого им, который призывал:

                         «Восток в себе и Запад совмести,

                         Весь мир сумей в самом себе найти…»

                                                                                      Н.С.Янов-Яновская,

                                                                                      доктор искусствоведения, профессор