Связь всего сущего…
Рассказы
Светофор
Пространство, в котором я нахожусь последние два месяца, называется двухкомнатной квартирой в обычной пятиэтажке, где при каждом сильном хлопке входной двери с антресолей срывается и норовит хлопнуть по затылку огромный бестолковый зонт.
Время обозначается понятием «преддипломная практика», а мои главные состояния колеблются от восторга сопричастности гению Мураками, когда работа летит на бумажных крыльях удачи, до глубокого уныния, когда осознаешь, что в понимании окружающего мира и сущности человека между тобой и Сенсеем огромная пропасть.
Меня вселили сюда сверхзаботливые родители, чтобы изолировать от всякого необязательного общения или чтобы избавить себя от лицезрения моей озабоченной интеллектуальным напрягом физиономии. Так накрывают холстиной клетку с расшалившейся домашней птахой, чтобы она немного подумала о своем поведении.
Метод оказался очень действенным. Изоляция от раздражающих факторов и постоянное почесывание затылка по истечении некоторого времени дали ощущение, будто я держу в руках ключ к пониманию языка символов, на котором говорит Мураками. И сейчас с терпеливостью бывалого рыбака из тихого озера страниц, покрытых рябью иероглифов, я выуживал эти символы, как выуживают бьющихся, отливающих всеми цветами радуги пескарей, радуясь каждой пойманной рыбке.
Дом, в котором я поселился, расположен в довольно оживленном районе. Раньше его, как остров, обтекали с двух сторон параллельные улицы, но недавно одну из них, ту, что была позади дома, разворотили в лучших традициях варварской эстетики. Единственное, что могло развлечь обывателя при взгляде на образовавшийся пустырь, был старый одинокий светофор, к удивлению жильцов дома, все еще работающий. Правда, ритмичность его работы давно нарушилась, и он то подолгу замирал в желтом режиме ожидания, то выдавал красный с зеленым одновременно, а то и вовсе отключался, будто засыпал. Что-то это мне сильно напоминало, но что? Иногда я выглядывал из окна спальни в раздумьях об образах и символах и ловил на себе его разноцветные взгляды.
Как бы объяснил эту ситуацию Великий японец?
– Ну что ты, мой друг. Это же очень просто! – голос внутри меня звучал на северном диалекте.
– Главный закон времени – это не его количество или число, а его правильно понятое качество! В каждый проживаемый момент жизни ты должен научиться хотеть не то, что твоей натуре угодно, а то, что актуально и угодно Космосу! Будь в гармонии с ним, и тогда ты получишь все, что тебе отпущено! Ведь веточка сливы цветет не для себя, а чтобы принести в мир еще немного красоты, и тогда уже Творец посылает к ней заботливую пчелу…
– А как же узнавать это качество, Сенсей?
– Научись видеть, читать и понимать знаки и символы. Кстати, этот све-тофор и есть модель большого символа. Ты торопишься, хочешь бежать ку-да-то, а он говорит тебе: «Стой!» В этот период времени и в этой твоей точке пространства главное сейчас качество – опасность перемен! А оттенок красного – это «до» первой октавы. Так что лучше тебе вернуться домой и пару часов вообще нигде не шастать.
– Сенсей, но если Нежность или Любовь гонят тебя из дома?
– Лови своих пескарей, Ученик, и не только книжных. Да, и помни, что до рыбы Фугу тебе еще далеко. А Любовь, может быть, это самая большая и опасная рыба Фугу!..
Господи, мне уже голоса мерещатся, весь усиделся и уработался, пора бежать на прогулку.
Пора или не пора? Я подошел к окну и выглянул на улицу: светофор показывал разрешающий зеленый!
Эта игра появилась случайно: когда нужно было срочно принять реше-ние, а ответа не было, я задавал вопрос светофору, и он отвечал на него. Очень удобно, и не надо ломать голову лишний раз, а в случае неудачного исхода все можно спихнуть на волю случая и глупость светофора. Мне импонировало и то, что в отличие от категоричных орла и решки у меня был желтый цвет. Не суетись, мол, и не дергайся. Повремени! Эдакое цветное триединство подсказок и упорядочивание хаоса и суеты. Итак, решено: я иду гулять…
…Знак, символ у Мураками – это сигнал: напрягись, сейчас произойдет важное и предрешенное – выстрел дуэльного пистолета или удар в огром-ный колокол, на бронзовом боку которого сидит бабочка!
Клюет, клюет! Я поймал ее! Жестяное колечко от пивной банки, которое герой «Охоты на овец» крутит на безымянном пальце, выясняя отношения со своей бывшей женой, не что иное, как символ неудавшегося брака. Золотое кольцо – древний символ супружества, жестяное колечко – современный символ неудавшегося брака. Рыба в ведре!
Итак, решено: сегодня я иду гулять в метро. Да-да, некоторые, в том числе и я, именно там и гуляют. Это совсем другой – Нижний мир, царство Валгаллы, пещера Дракона и, как бы пафосно это ни звучало, лоно Мегаполиса – место, где свершаются тайные обряды символических рождений и смертей. Вошел в метро – слегка помер, вышел из неизбежных, хлопающих по плечам дверей – как бы вновь родился. Да и внутри для чувственных натур ощущения слегка потусторонние. Сегодня там прохладно и тревожно, разве что серой не пахнет, что сейчас вылетит из тоннеля на платформу – обычный поезд или с диким улюлюканьем веселая стайка привидений? И то и другое мне кажется вполне уместным.
Любое подземелье, без преувеличений, сродни нашему подсознанию. Мыслительные процессы здесь неизбежно затихают, зато активно включается интуиция. Это я по себе знаю. Здесь очень много отражающих поверхностей: стекол, зеркал, шлифованного мрамора, бронзы и никеля. Много бликов и блуждающих отблесков, так доверчиво и слабо противопоставленных великой Темноте, изначальному Оно! Не случайно многие станции так похожи на музейные залы с мистически организованным пространством и малопонятными, но сильнодействующими древними сюжетами картин и скульптур. Да и вагоны метро напоминают вытянутые музейные коридорчи-ки, где в первой же раме на стене напротив – ты сам, разлюбезный!
– Так что у нас сегодня? Справа на экране окна – святое семейство: папа, мама, дочка. Можно поугадывать, почему у женщины пообломан ноготь на левом указательном, бирюзовые сережки, два серебряных колечка и сердитое лицо. Он бородат и уныл, дочка – маленький мажорчик с моторчиком: «Я всех люблю, мой папа самый сильный, давайте скакать по сиденьям…» – ее самые главные мысли. С женщиной проще: «Он меня не слушает, опять тащимся через весь город к его маме…» Муж солиднее: «Цены на нефть в Венесуэле, мировая экономика ни к черту. Хорошо бы пива!»
– Путь к пониманию Вселенной лежит через осознание ее маленькой частицы, ведь и она – Микрокосм! Этот простой принцип, являющийся на протяжении веков отличительной чертой философии Востока, прибрел у Му-раками особый смысл. Почему маленькое женское ушко, похожее на миндальную косточку с глубокими прожилками, то открывающееся, то прячущееся в волосах, так важно и в рекламе бижутерии, и в интимных играх с любимым мужчиной, и в безотносительно верно отслеживаемой связи с потусторонними силами? Эта рыбешка засела слишком глубоко, ей не интересна наживка из обычных умозаключений, к ней нужен особый, нестандартный, подход…
Ну и что у нас сегодня слева? Господи, неисповедимы стези твои, что же это происходит!?
Сначала я заметил ее вьющиеся светлые волосы, небрежно перехвачен-ные цветными матерчатыми колечками: желтый, зеленый, красный – желтый, красный, зеленый. Ми, фа, до – ми, до, фа. Затем удивительное маленькое ушко, розовое и доверчивое, как цветок, и только потом легкий наклон и поворот головы – и дрогнувшие веки позволили увидеть ее глаза. Пространство вагона стало сворачиваться, как постер или древний свиток папируса, в длинную трубку, оба конца которой, словно полупрозрачные зеркала, впитывали и отражали только наши лица.
Растерянность и ожидание увидел я в чертах ее лица.
– Это ты? – спросили ее глаза.
– Конечно, кто же еще?! – пытался я передать своим взглядом.
– Я устала без любви! – опустились ее веки…
В вагон набилась гомонящая молодежь, стало тесно, и я в лучших традициях Хулио Кортасара загадал, что выйду через две станции, и если угадаю, то это будет судьба: мы столкнемся. Ведь она едет не домой, не на учебу, не на работу. Она просто едет по одной из дорог Нижнего мира и, может, у нее есть своя игра. И она знала, конечно, знала где меня искать! Сейчас разойдутся ладони вагонных дверей и… Яблоко пролетело мимо головы Ньютона!
…Один из героев Мураками занимается тем, что читает воспоминания давно умерших единорогов. Взяв в руки череп и сосредоточившись на нем, он погружается в чужую память, поднимая ее на уровень своего Среднего мира. Отождествляя себя с вещью, с некоторыми предметами окружающего мира, он пытается на клеточном уровне ощутить новую энергию и символическую связь всего сущего. Это и есть главный принцип «Джазового дзена»: познавая нечто вокруг тебя, ты познаешь себя! Еще одна рыбка клюнула, надо бы поточнее сформулировать наживку…
Вернувшись домой, я почувствовал себя разбитым и уставшим. Сварив кофе, пил его и думал о ней, девушке из метро. Откуда она возникла, встретимся ли мы еще? Ведь есть такой принцип: все, что случилось однажды, обязательно повторится. Я подошел к окну и повторил свой главный вопрос. Светофор невозмутимо светил ярко-желтым.
– Да ну тебя, старая железяка! – раскипятился я, – Вот сам и жди до скончания века, пока тебе построят новую дорогу!
Теперь я понимал, что означает выражение «Мысль достигла наивысшей точки напряжения». Мне необходимо влезть в шкуру любого предмета, не думая, что первым придет в голову. Светофор?! Да будет так!
Мысленно, потихоньку, крадучись ночным зверем, втискиваюсь внутрь узкой трубки светофоровой ноги. Пытаюсь правдиво ощутить все шероховатости изнутри, натыкаюсь на что-то острое, оцарапав себе спину: «Чертовы сварщики, могли бы поаккуратнее делать свою работу!» С опаской отодвигаясь от оголенных участков проводов, ползу дальше, и вот я уже наверху, в трехэтажном домике. Да здесь совсем недурственно! Даже, в каком-то смысле, уютно! Что это за штука щелкает в коробочке? Написано «РЕЛЕ». Что-то из музыкальной грамоты! РЕ – понятно, а ЛЕ – искаженное электрическое ЛЯ? Зато какие цвета красивые, и я могу регулировать их оттенки, например, от бордового до пурпурно-красного это будет ДО моей светофорной, а точнее, светоФарной, октавы. Через золотой, озолоченный желтый, добираюсь до чудесного цвета молодой травы, это – ФА, фантастика! Осмотрелся по сторонам: слева – бывшая пешеходная дорожка, справа – остатки дороги. Впереди был перекресток, да какой! Сколько здесь всего происходило: люди, машины, энергии, ритмы. Несколько раз я видел озабоченно снующих ангелов хранителей, удерживающих своих подопечных от неосторожного шага, который мог стать последним. А на заднем плане – пятиэтажка, из окна второго этажа выглядывает знакомый парнишка. Он мне симпатичен, и поэтому я ему иногда помогаю. Это игра такая: он задает мне на редкость простые вопросы из короткого будущего, а я всегда точно от-вечаю, хотя мог бы слукавить или отключиться, думай, мол, сам.
Скоро пойдет дождь и начнется Большое преображение! Добрые энергии неба вместе с молниями падут на влажную землю, и многим живым существам захочется теснее прижать к себе страждущего, близкого, люби-мого. Захочется уравновесить свои внутренние ритмы с биением родного сердца. Кто-то захочет быть очень сильным, а кто-то позволит себе быть доверчивым. Скоро пойдет дождь, и плотность Верхнего мира разорвет молния. И это главный символ единения всего подлунного мира!
Почему же, даже будучи одиноким светофором, я каждый раз перед дождем жду чего-то важного и хорошего? Первые капли на моей ноге. Но это не дождь, это слезы. Пока я смотрел наверх и предавался размышлениям, девчонка, уже давно стоящая рядом, вдруг разревелась. Я знаю отчего: это внутреннее одиночество, вдруг совместившееся с давним страхом потерявшегося ребенка, и еще ощущение непарности, обостряющееся в грозу. И, разволновавшись, я сам пытаюсь звать на помощь. Хоть кто-нибудь, на помощь!
…Я очнулся, словно после тяжелого пьяного сна. На щеках слезы, а спина как будто исцарапана. Мне чудилось, что кто-то зовет меня, просит о помощи. Выглянув из окна и получив отрезвляющий удар ветра с дождем в лицо, сквозь тьму и ливень я увидел только небольшое пространство, освещаемое светофором в призывно-тревожный красный цвет. Рядом с ним обманчиво трепетала одинокая фигурка девушки. Бесстыдный ветер озоровал и пытался сорвать с нее легкое платьице, хотя, как известно, этого нельзя делать без согласия самой девушки, а дождь, похоже, усиливался. «Кто она? Как забрела сюда в такую погоду?» Внезапно мой друг светофор сменил цвет на изумрудно-зеленый, и я понял, что это может быть только она, девушка с разноцветными колечками в светлых волосах. И еще – очень важно: я знал, где найти прекрасный крепкий зонт, способный укрыть от дождя и ветра двоих!
Маленький Дракон
К северо-востоку от Токио, в глубине одной из туманных провинций, окруженной и взятой в плен вечнозелеными горами – у каждой из которых было свое имя и божество – прятался небольшой городок, именуемый Исикоси. На окраине Исикоси, возле пруда, отражающего всегда разное небо и охраняющие его скрюченные ветви деревьев, стоял двухэтажный дом, первый этаж которого был зубоврачебным кабинетом, а второй – жилым.
Ранним летним утром, задолго до того, как был услышан бронзовый колокол из храма, на порог дома вышел серьезного вида темноволосый мальчик. Ветер, как из флейт, выдувал причудливые звуки то ли из бамбукового плетня, то ли из пустых молочных бутылок, что стояли рядом с дверью. Мальчик улыбнулся, вспомнив о том, что сегодня у него день рождения.
Маленький Икикун на седьмой год своей жизни сделал для себя неболь-шое открытие. Он заметил, что арабская цифра семь по написанию очень похожа на один из элементов иероглифа «Щи» – «смерть». Это сходство его очень сильно забавляло, и довольно часто, сидя на полу в окружении разбросанных фломастеров, каждый из которых, словно новобранец, прошел проверку на запах и вкус (о чем свидетельствовали разноцветно размалеванные кончики носа и языка), Икикун старательно выполнял задания в дешевых книжках-раскрасках, выводя пока еще неверным почерком цифры от единицы до десяти. Доходя до цифры семь, он с детской непосредственностью убивал ее, пририсовывая недостающие элементы ие-роглифа «смерть», за что постоянно получал тумаки от своего брата, который был на три года его старше.
– За что? – недоумевал Икикун, задыхаясь в слезах. – Семерка сама захотела умереть! – но так ни разу и не удостоился вразумительного ответа.
На свой день рождения Икикун получил от деда два подарка: Это были хрустящая тысячейеновая банкнота, пахнущая типографской краской, и, по словам собравшихся, гораздо более ценный подарок – место на городском кладбище в виде сложенного втрое листка бумаги со всяческими подписями и огромной красной печатью в конце. Оба подарка были запечатаны в один и тот же конверт, однако в ценность второго пришлось поверить на слово, если не сказать, что, увидев ничем не примечательную бумажку, Икикун в первый момент от разочарования чуть не расплакался и заявил, что не хочет на кладбище.
Зато тысячейеновая купюра улыбалась Икикуну солидным взглядом господина, выглядывающего из ее левого угла, и была приятно шероховатой на ощупь, как иссохший лист клена. Да к тому же суровый, по своему обыкновению, дедушка сегодня был каким-то особенно мягким и добрым.
Икикун всегда считал дедушку немного странным, но тем не менее сильно любил его и твердо решил на подаренные деньги купить что-нибудь такое, что обрадует не только его самого, но и дедушку, а может быть, и брата. Поэтому, недолго думая, они с братом отправились прямиком в зоомагазин.
В маленьком зоомагазине было влажно и шумно, его обитатели щебетали, шипели и фыркали кто во что горазд. Изначально Икикун планировал купить какого-нибудь грызуна с усами и хвостом, и чтобы тот обязательно крутился в колесе. Однако именно такого сегодня не оказалось. Из грызунов была только большая серая крыса, явно из тех, что всегда вызывают жуткий и громкий переполох, появившись внезапно рядом с расположившимися на пикнике женщинами.
В большом аквариуме, где грызуны обычно начищали свои шкурки, теперь лежала пластом только ленивая пузатая ящерица песочного окраса длиной примерно в три ладони Икикуна и хитро щурилась на посетителей зоомагазина драконьими глазами. Икикуну же показалось, что ящерица это – «он», в смысле, ящер, и он – злой, потому что стоит подозрительно дешево. Видно, побыстрее избавиться от него хотят. «Триста йен за каждого», – гласила надпись. Значит, их было несколько. Сколько ни смотрел Икикун по сторонам, второй зверюшки, аналогичной ящеру, найти не смог, что как бы подтвердило его догадку о злобном характере животного. Видно, он сам и сожрал всех остальных. Брат же Икикуна придерживался иного мнения.
– Покупка ящерицы – это всегда выгодное и полезное дело, – заявил брат. – Ее можно хоть каждый день тыкать палочкой в бок, а она будет громко шипеть и мотать головой. А еще она умеет умирать. Смотри! – брат подкрался к ящеру и, резко сунув руки в аквариум, изловил животное. И, к изумлению Икикуна, ящер действительно будто умер. Он лежал пузом кверху, вытянувшись, остолбенев и не дыша.
– Притворяется мертвым, хитрюга! – улыбался брат, почесывая чешуйчатое брюшко чудного зверька указательным пальцем.
Пораженный чудесными свойствами своего нового друга, Икикун со всех ног бежал в сторону дома, прижав к груди коробку с маленькими дырочками для воздуха. Ему не терпелось показать ящерицу дедушке, и поэтому казалось, что он бежит слишком медленно. Он уже представлял, как сидит у деда на коленях, а тот в одной руке держит застывшего ящера, а другой гладит по голове Икикуна в знак одобрения. Ладони у деда большие, морщинистые, мягкие, ящеру будет приятно в них притворяться.
Дедушка, одетый в синее кимоно, сидел на потертом татами и рассматривал застывшего ящера с неподдельным, как показалось Икикуну, интересом.
– Ого! Обычно ящерицы учат нас, что лучше потерять хвост, чем – жизнь, – после долгой паузы, все еще рассматривая зверька, сказал дед.
– Но эта нас учит тому, что можно сохранить жизнь, спрятавшись за смерть, – дед часто говорил разные странные «взрослые» вещи, которые Икикун не мог понять, как ни старался.
Дедушка вообще был очень необычным человеком, к нему относились с большим уважением и с некоторым страхом. В городке он слыл философом и чудаком, потому что много знал, но редко применял свои знания на практике.
Внешностью он обладал тоже колоритной: высокий и статный, с длин-ными седыми волосами, схваченными сзади в узел, в золотых очках и обяза-тельной старой шляпе, с суровым выражением лица, которое он тоже как будто надевал по утрам вместе с очками и шляпой.
На первом этаже его дома располагался зубоврачебный кабинет, ныне находящийся в полном запустении. Через пыльную витрину с улицы можно было увидеть, как в изодранном стоматологическом кресле дремлет старая собака Щиро – нынешний хозяин помещения.
А когда-то господин Исикава был преуспевающим и чуть ли не единст-венным дантистом в их городке. Кабинет сверкал сталью причудливых инструментов, а в прихожей сидели озабоченные клиенты. «Озубаченные» почти никогда не возвращались. Во-первых, потому что его пломбы держались годами и десятилетиями, а во-вторых, потому что деду быстро наскучила рутинная работа и он начал экспериментировать.
Сначала он, почему-то сверяясь с древними календарями, стал добавлять в цемент толченые кристаллы различных минералов, затем начал вставлять в зубы кусочки яшмы, кварца, горного хрусталя, убеждая пациентов, что свойства кристаллов помогут не только сохранить зубы в целости, но даже прибавят здоровья и вообще могут продлить жизнь.
– Камни – это кости и зубы земли, – цитировал он какой-то медицинский трактат. А для полного баланса и гармонии тела и духа он настаивал на сверлении здоровых зубов, чтобы поместить в них нужное сочетание минералов. Охотников дырявить челюсть в угоду эксперименту почти не было, и поток клиентов постепенно иссяк. Деда это обстоятельство не сильно смутило, и он перенес свои опыты на животных.
– Мы все одинаковы в этом бренном мире и состоим из праха земного и божественного дуновения, – говаривал он, когда его укоряли в том, что свой профессионализм он перенес на собак. Ни один пес в мире не имел столько просверленных и запломбированных зубов, как рыжий дворняга Щиро, которого уважаемый дантист регулярно вылавливал, усыплял и, пристегнув в кресле ремнями, мучил своим ужасным сверлом. Может быть, поэтому собака и живет необычайно долго, используя заслуженное право спать в зубоврачебном кресле.
– Ты посмотри, Щиро еще живой, – удивлялся приехавший на побывку сосед – студент столичного вуза, – а ведь я его еще мальчишкой гонял, проходя мимо дома Исикава сан, и он тогда уже был старым.
Икикун все утро неотрывно играл с ящером: кормил его салатом и свежепойманными мухами, показывал книжки с изображениями динозавров и дарил оловянных солдатиков. А затем, сев в позу лотоса, как часто делал дедушка, стал думать.
– Интересно, – предполагал Икикун, – а если я притворюсь мертвым – кто-нибудь поверит в это? И как на это будет реагировать сам ящер?
Он решительно схватил коробку со зверьком и отправился на первый этаж ставить свой опыт. Щиро, как обычно, дремал в своем кресле и не очень активно отреагировал на появление мальчика со странным существом в коробке, он даже не полез, как обычно, обнюхивать нежданных гостей. Мальчик согнал собаку с кресла, улегся на него сам, приняв, как ему показалось, похожую на цифру семь позу. Максимально сосредоточившись, он медленно и четко дорисовал рядом с собой недостающие элементы иероглифа «смерть» воображаемым карандашом, до боли в глазах зажмурился и затаил дыхание. Прошло долгих двадцать, а то и все тридцать секунд. Икикуну стало ужасно жутко, оттого что в какой-то момент он подумал, будто умер взаправду, и что уже ни одна резинка в мире не спасет его и не превратит обратно в семерку и в мальчика.
– Ау-у-ууув!! – душещипательный, жалобный вой, переходящий в панический скулеж, разбил тишину в комнате: вопли издавал Щиро.
– Неужели получилось!? – вернулся из небытия Икикун. – Неужели Щиро действительно поверил в то, что я умер, и теперь грустит о потере? – маленькое сердце билось быстро-быстро. Первопроходец Икикун готов был разрыдаться от тысячи самых противоречивых чувств, враз захлестнувших его. Однако, открыв глаза и осознав происходящее, он готов был разрыдаться, но теперь уже от разочарования. Ящер, о злобных свойствах которого Икикун подозревал в момент первой с ним встречи, выбрался из коробки и, абсолютно не интересуясь экспериментом, с остервенением вцепился в лапу доверчивого Щиро.
Пес, вместо того чтобы стряхнуть его с себя, стоял в беспомощном оце-пенении и выл что есть мочи. Осознав комичность ситуации, Икикун чуть не задохнулся от собственного смеха: так несуразно выглядел большой вопящий пес с висящей на его лапе песочной ящеркой, вдруг ставшей очень маленькой. Он смеялся так долго, что совсем забыл, зачем пришел сюда, зачем притворялся мертвым, и что нужно спасать бедную собаку.
Туманная дымка сгущалась над городком. В это предсумеречное время цикады звенели еще громче, зазывая поближе к земле любопытные звезды, которые весело перемигивались со своими дальними земными родственниками – светлячками. Издалека был слышен уютный, успокаивающий голос продавца сахарного батата, который не спеша ездил от дома к дому на своем стареньком «Субару» по извилистым пустынным дорогам со светофорами, мигающими в никуда.
Вечером дедушка повел Икикуна на прогулку мимо храма, при котором была овощная лавка, чтобы купить гостинец ящеру. Держась за руку, Икикун легко семенил рядом с широкими уверенными шагами деда, бесстрашно поглядывая на подозрительные темные кусты, коварно прилегшие вдоль дороги. Они довольно быстро добрались до буддийского храма с коричневой черепичной крышей и почерневшими от времени и отмоленных грехов деревянными стенами. Господин Исикава остановился возле ступеней, молча шевеля губами и закрыв глаза, а Икикун устало присел на замшелый гранитный камень, прислушиваясь к монотонным ритмичным звукам, доносящимся из глубины храма. Там читали мантры.
Мальчик отодрал любопытными пальцами клочок мха со ступеней храма и зачем-то понюхал его. Это был новый запах, которого он еще не знал. Это был запах вечности.
В лавке при храме не было продавцов. Аккуратно завернутые в мешочки картофель, лук, редька, яблоки лежали на длинных стеллажах. На каждом мешочке был ценник, и лишь в конце стоял ящик для денег. В качестве гостинца Икикун выбрал самый большой пакет с яблоками, и дед протянул ему двести йен.
– Дед, но здесь же никого нет: ни продавцов, ни покупателей! Что если не заплатить или хотя бы заплатить меньше? – спросил Икикун, опуская в деревянный ящик две монетки.
– Это возможно, но взамен ты получишь груз плохих дел, который еще долго будет с тобой, – задумчиво ответил дед.
– Ну представь: ты сейчас не доплатишь сто йен и долго будешь помнить об этом, и тебе будет мешать чувство вины. Это все равно что в твой рюкзачок за спиной положить камешков ровно на сто йен, и ты будешь постоянно ходить с ними. А затем ты вдруг обидишь кого-то, и в рюкзак тебе положат камней еще на двести йен. Когда же ты вырастешь, повзрослеешь, рюкзак твой, если будешь жить неправедно, превратится в огромный мешок с камнями, стоящий посреди твоего дома. Он будет мешать тебе, твоим детям, твоим внукам. А потом когда-нибудь ты придешь к главному Судье, и он будет бросать в тебя все эти камешки и говорить: «Это за яблоки, это за обиду…»
Раздался звон бронзового колокола, низкий густой и грустный, распугавший птиц с прихрамовых деревьев.
– Дедушка, а зачем мне место на кладбище? – спросил вдруг Икикун.
– Чтобы ты с детства научался не бояться Смерти, часто и спокойно ду-мал об этом, чтобы подружился со всеми Страхами, – с назидательной интонацией ответил дед.
Икикун почувствовал, что опять он ничего не понял, но обязательно постарается запомнить – на потом.
После короткой паузы дед, щурясь на заходящее солнце, продолжил:
– Жизнь и Смерть – это одно и то же, позже ты это поймешь. По этой причине праздник Бон – день памяти всех умерших – считается праздником, а не просто печальным ритуальным днем. Ведь, выходя из дома, ты одновременно входишь во двор, а уходя со двора, вступаешь на улицу и так далее. Уходя откуда-то, ты тут же куда-то приходишь. Поэтому должности повивальных бабок и могильщиков, может быть, самые важные на земле…
На выходе из храма, в конце овощных рядов, Икикун с дедом заметили небольшую очень старую деревянную табличку, привязанную к сосне. На табличке от руки белой краской было написано: «Бог видит все!»
Ашот Даниелян
