В мире поэзии. Вика Осадченко. Новые стихи

* * *

Дай мне послушать еще эту ноту трамвайную.

Осень примерить, как роль неизбежно провальную,

но неизменно любимую, всем вопреки.

Сырость и тьма, и листвы одеяло лоскутное –

все уже прожито, хожено, все перепутано.

Все сплетено, словно пряди холодной реки.

 

Видишь теченье холодного беглого времени?

Эти узоры отчаянья и озарения,

словно танцует в пяти измереньях игла?

Словно ты принят в спектакль повторенья творения

с крошечной репликой, с дрожью, бегущей коленями,

с правом носить эти два бутафорских крыла.

 

Ах, травести в черно-белом на шатких подмостках.

Пальцы в чернилах испачканы, локти – в известке.

Лунно и солнечно сразу в твоей голове.

Как над тобою несутся, смеются хрустально

поздних надежд перелетные легкие стайки.

Как тебе страшно стоять в ледяной синеве.

 

 

* * *

Здесь вороны нарядны в густо-черном,

тугие, как воздушные шары.

Гуляет кот свободный, неученый,

срезая чиланзарские дворы.

 

И не рискую я коснуться прозой

зимы внезапно теплой и земли.

До декабря здесь догорали розы –

а в январе фиалки расцвели!

 

 

* * *

Твой снег безропотно растает

на слабой выжившей траве,

и тьма небесная пустая

его опять поднимет вверх,

 

в померкшие ночные дали.

Пускай в сквозном своем дому

в иные формы ветер сдавит,

о странном нашептав ему.

 

Пускай над хрупкой снежной плотью

стоит вторая белизна:

чужих сияний и мелодий –

как свет далекого окна.

* * *

А лукавая божья усмешка

из-за неба сквозит

и звенит из-за каждой травинки.

Вот поставлены вешки для сбившейся пешки,

и чему тут учить,

и какие искать половинки?

 

Танцевал под бренчанье монеток,

шлялся с ветром по белу свету,

бил баклуши.

Сколотил дорогую, добротную клетку.

Не забыл ни решетку, ни дверку, ни сетку.

Запер бога снаружи.

 

Сто игрушек на грошик,

и в печи пирожок, и у двери порожек,

а тоска.

Неужели тебя ничего не тревожит,

мой хороший?

Я

    иду

           искать.

 

 

* * *

Ветер всю ночь ветки ломал,

пылью в окно швырял.

Город читал жаркий роман,

дождь подходил к дверям.

 

Пальцами робко касался их

и отступал, тих.

 

Утром на память – лишь пыль на полу.

Вместо пера доставай метлу.

В угол крыла, начинай дела.

Золушка платье в печи сожгла.

 

Белой земле нелегко забыть,

чем она стать могла.

 

 

* * *

Всякая вещь ждет своего языка.

Ритма, палитры, мастерского штриха.

Рифмы, точной, как пуля – в лоб и наверняка.

 

Прежде, чем вещество изойдет в труху,

всякая вещь желает войти в строку.

То, что внизу, хочет вспомнить себя вверху.

 

Лишь человек на фоне своих вещей

бродит потерянный скучный чужой ничей.

Не понимает, что я говорю, вообще.

 

Даже столбы подражают деревьям, асфальт – реке.

Небо порой мерещится в потолке.

Но человек идет с топором в руке.

 

Думает, что подражать надлежит ему.

Силе поет хвалу, жестокости и уму.

Так и уходит с песней своей во тьму.

 

 

Листопад

 

Мир, трепещущий всеми названиями,

разлетающийся на слова,

ускользающий от понимания,

карты прячущий в рукава,

 

открывается только молчанию –

весь сияние, весь игра, –

удивлением, узнаванием

отзывается, рассыпается

на соцветия и крыла.

 

Это в детстве, во сне, нечаянным

взглядом – дважды открыв глаза, –

понимали мы, замечали мы,

не умели мы рассказать.

 

Как он светит, как держит бережно

этих крошечных лет распад.

Как в лицо нам швыряет бешеный,

неминуемый листопад,

 

чтоб из крови и грязи вырастить

неуверенные ростки,

что умеют молить о милости

и умрут от его руки.

 

Не о том ли вся эта музыка,

эта пыльная колея,

эта улица, слишком узкая,

бестолковая жизнь моя?

 

И когда он стоит сиянием,

проливаются небеса

на глухие от шума здания,

на разграбленные леса,

 

на замусоренный, на выжженный

обитаемых мест ландшафт,

где мы выросли, где мы выжили,

не умея другим дышать.

 

Свет, сквозящий и ускользающий,

затихающий слабый звук,

освещающий, объясняющий,

осмысляющий все вокруг.

 

Тот закон, на котором вертится

все – от атома до планет,

проявляется, снится, светится,

и другого закона нет.

 

Только этот, что левой рушит,

правой заново создает,

успевая при этом слушать,

что творенье его споет,

 

приходя в этот мир сияющий,

где на быстрых ветрах распят

свет все видящий и все знающий,

обрывающийся в листопад.