Андрей Слоним. Я вновь приду на улицу свою...(Былое и думы). ЧАСТЬ 3

НА НЕВЕДОМОМ ОСТРОВЕ...

…Наши воспоминания живут в сознании своей особой жизнью– они никогда не приходят подряд, в неком установленном порядке. Достоверны ли они, оживающие в нашем воображении? Наверное – и да, и не совсем... В чём-то черты их, как кажется, схожи с теми, какими они были наделены в земной жизни. А в ином, нераспознанном – со всей полнотой фантазии дорисованы нашей памятью, но от этого – не менее живы и достоверны! Можно явственно представить, что все они незримо обитают на неком неведомом Острове, пути к которому открыты далеко не всегда и полны загадок.

Лица самых близких мне людей... Сегодня достаточно давно никого из них уже нет рядом с нами на земле. Жизнь и судьба каждого из них была по-своему яркой и единичной, им были свойственны совершенно особые движения души, устремленности. Не только характеры, но и темпоритмы их жизни были различными, неповторимы были их духовные свойства. И судьбы этих людей и слиты воедино, и представляют неповторимые «острова» основ их своеобразнейших личностей.

На этих страницах я еще не упоминал о родовом «крыле» моей мамы – известного ташкентского архитектора Ирины Александровны Рачинской. История ее рода интересна и своеобразна, а в советское время в ее «недра» было вдаваться небезопасно. Как и в дедовско-отцовском «крыле» - здесь тоже немало неожиданных парадоксов.

Моя бабушка, Евгения Валериановна Рачинская, известная в истории Узбекистана как крупный общественный деятель в сфере народного образования – была урождённой представительницей звучной фамилии Хмельницкая.   Вместе со своей сестрой, Натальей Валериановной, они, как выяснилось уже позднее, представляли ответвление древнего рода, истоки которого восходили не более, не менее, как к самому Богдану Хмельницкому. Мне рассказывали, что в их семье долго хранился латунный письменный прибор, некогда принадлежавший легендарному гетману. На нем, как говорилось, - были представлены рельефом булава и какие-то иные атрибуты гетманской власти. Вполне понятно, что в бурные двадцатые эта реликвия бесследно исчезла. Вероятно, и потому, что хранить ее в семье в тогдашних условиях было небезопасно, да и просто по той причине, что в эти нелегкие времена люди без сомнений продавали родовые реликвии, чтобы в тяжкий момент просто выжить…

Тем не менее, эта по тем временам «странность» бабушкиной биографии не помешала ей активнейшим образом работать в системе народного образования вначале Туркестана, а позднее и Узбекистана, и, занимая, целый ряд весьма отечественных должностей – стать заместителем наркома просвещения нашей республики. В 20-е-30-е годы она усиленно занималась организацией школьного образования, приобщением к нему не только детей, имеющих вполне нормальные семьи – но и «трудных» подростков из детских домов, а то и вообще – бывших беспризорников. Была в ее биографии и должность директора Индустриального техникума. Упоминаю о ней не случайно – потому что на всех высоких должностях, включая должность заместителя министра просвещения, и после ухода на пенсию она жила в скромнейшей, тесноватой, затемненной и мало удобной квартире при этом техникуме. И входить в ее квартиру можно было только через главный вход этого учебного заведения, пройдя почти через все его здание и выйдя во двор. По странному стечению обстоятельств, переехав с нашей семьей в 1975 году из нашего дома на квартиру, где я живу и теперь – мы оказались в стометровой близости от входа в бывший Индустриальный техникум, ныне – Политехнический колледж.

А в годы войны на  плечи моей бабушки – маминой мамы! –  была возложена сложнейшая обязанность устройства и размещения эвакуированных детей по семьям и детским домам. Целая команда соратников Евгении Валериановны помогала ей в этом деле – и множество лишенных родителей ребят нашли свою судьбу, обретя гармонию в усыновивших и удочеривших их семьях. А для других много доброго сделали замечательные сотрудники детских домов, включая знаменитую Антонину Хлебушкину и ее славных и добрых коллег. Смысл и значение этого подвижничества особенно весом сегодня, в преддверии 75-летия  великой Победы над фашизмом.   Столь серьезная служебная нагрузка не помешала Евгении Валериановне сформировать сознание, личностное начало и образование двух своих детей – Ирины и Александра. Здесь надо упомянуть и о том, что фамилия «Рачинская» вне каких-либо закономерностей осталась в паспорте  у Евгении Валериановны от первого брака. Отцом и Ирины, и Александра стал ее второй супруг – известный ташкентский адвокат Александр Иванович Адамов, фамилию которого Евгения Валериановна не взяла, оставаясь на всю жизнь под первой «паспортной» фамилией – и на нее же «записала» своих детей. Судьба же самого Александра Ивановича бесследно затерялась в лабиринтах революционной эпохи, как и судьбы многих его современников.

Сейчас трудно представить, как при столь весомой нагрузке Евгения Валериановна сформировала личности своих детей – но они стали очень своеобразными личностями. Ирина Александровна стала известным в 40-е – 60-е годы архитектором, успешным и известным проектировщиком, добрым наставником многих поколений проектирующих ташкентских архитекторов.  А её брат Александр Александрович – впоследствии ярко проявил свой талант, став одним из ведущих специалистов по орошению полей, профессором Института Ирригации и мелиорации сельского хозяйства.

В этой главе я постараюсь в возможных пределах подробностей рассказать о маме – Ирине Александровне. Очень и очень непросто это сделать сегодня – ведь от безвременного ухода мамы из жизни меня отделяет сейчас немыслимый срок свыше пятидесяти лет! Но я постараюсь свести все живущие мои впечатления в сплетения с восприятием минувшего с днями сегодняшними. И  сделаю новую попытку осмыслить образ моей мамы – человека яркого, незаурядного, красивого, неординарного.

С юности увлекаясь искусством, творчеством, Ирина Александровна Рачинская поступила на архитектурный факультет нашего Политехнического института. С самых первых лет она раскрыла в себе яркий талант архитектора-проектировщика и буквально с первых шагов своей профессиональной деятельности начала осуществлять смелые проекты, заметно опережающие по замыслу требования и эстетику времени. Все архитектурные конкурсы тогдашнего Союза ССР знали ее работы, неизменно удостоенные высоких наград. Особенно интересовало ее проектирование жилых зданий и школ. Именно она в конце сороковых - начале пятидесятых разработала новый для условий Узбекистана тип  двухэтажных жилых домов, рассчитанных именно на наши климатические условия и традиции жизни семей в нашем крае.  И осуществила  целую серию проектов, воплощение которых можно и сегодня во многих случаях увидеть и в Ташкенте, и в областных городах. Можно с уверенностью сказать, что большинство жилых и школьных зданий в Ташкенте и других городах Узбекистана в период с 1947 по 1964 год построено по ее проектам. Новые типы школьных зданий, в которых тогда наша республика очень нуждалась – были во множестве примеров осуществлены в наших городах и получили горячее одобрение в союзных руководящих инстанциях.

Одаренность моей мамы  была многогранной и разнохарактерной. Она великолепно рисовала, причем одной из областей ее графического пристрастия были острые шаржи и карикатуры отличающиеся необычайным психологическим сходством с «оригиналом».  Владела она и поэтическим словом – причем, не только лирическим – но и заостренным языком эпиграмм, ироничных экспромтов.  Она глубоко интересовалась литературой и театром, любила оперные и драматические спектакли. Как и отцовский «фланг» моей семьи – она великолепно знала и любила литературу, и имела в ней свои определенные пристрастия, и многие явления в ней сделала для меня гораздо более понятными и вызывающими потребность погрузиться в их глубины.

 

Обладая яркой внешностью и безупречным вкусом, она устанавливала некий «эталон» формы и содержания своего облика, что в условиях тогдашнего времени было крайне непросто. Буквально из всего, что можно было тогда достать, мама формировала не только эстетику, но и особую форму своего, как сейчас принято говорить – «имиджа». И, как я сейчас с особой остротой это понимаю – ей это в полной мере удавалось. Встретившись с моим отцом еще во время из учебы в институте, она оказала особенное, несравненное  воздействие на всю его судьбу. Об их замечательном союзе, о своеобразии соединения различных, во многом – дополняющих друг друга  свойств их характеров я расскажу позднее отдельно – эта тема сложна и требует расширенного повествования. Но союз этот – к великому счастью, состоялся, он был неординарным и очень плодотворным. Уже в молодые годы мама успешно возглавляла архитектурные мастерские многих проектных институтов, и ее проекты были неизменно свежими и образными.

По-видимому, именно от своей мамы – Евгении Валериановны! – она унаследовала непреклонную принципиальность как в жизни, так и в творчестве. Но тут были и принципиальные различия.И если в складе личности моей бабушки Евгении Валериановны эта твердость убеждений и понятий  была, по законам тех времен, более «по-партийному» прямой – то у мамы неприятие всего, что противоречило принципам профессионализма, порядочности и человеческих норм, - носило куда более свободный,иронично-саркастический характер. По сути и психологии она, оставляя за собой большую индивидуальность суждений, остроту осмысления многого – отражала настроения всех «шестидесятников», хотя по поколению была несколько старше их.

Пожалуй, главным в её энергетике и устремлённости было то, что они были всегда ОПЕРЕЖАЮЩИМИ, прорывающимися вперед, стремящимися решить творческую проблему, разгадать то, что не поддается осознанию, найти нетривиальное решение и – что важно! – устремить к нему своих коллег. Многие молодые тогда архитекторы Ташкента, работая в мастерской, руководимой И.А.Рачинской – постигли новизну и плодотворность этих принципов, ставящих во главу угла новизну и свежесть замысла, продуманность всех деталей его практического воплощения.

Могу сказать, что, наверное, именно от отца и мамы я унаследовал не очень часто встречаемое свойство. Я с детства не любил собирать модели из детского конструктора по заданным картинкам – мне всегда хотелось придумать нечто свое, чтобы из этих железок сложилось что-то новое,неожиданное. Чаще всего это получалось, иногда – не совсем. Вообще, эти конструктивные особенности унаследованы, конечно же, и от тетушки Юдифи Моисеевны, которая отлично разбиралась в технике, могла самостоятельно починить любой электроприбор, отлично владела отверткой и плоскогубцами. Технические навыки были не чужды и маме, нередко лично изготовлявшей макеты своих будущих зданий.

 

В связи с этой темой «техничности» не могу не вспомнить характерный эпизод. Февраль пятьдесят восьмого года. В городе – повальная эпидемия того самого, памятного «заморского» гриппа. Болеют многие – и я в их числе. На больничном дома – и мама, и тетушка. На день рождения в числе других подарков мне подарили удивительную по тем временам игру-задачу. Надо было собрать из множества частей модель – копию автомобиля «ЗИМ». Каждая часть представляла в миниатюре истинную деталь настоящей большой машины. И нужно было все сделать в полном согласии с чертежами и конструкцией – модель была изготовлена на настоящем заводе. И вот мама и тётушка вместе со мной увлечённо собирали это «чудо техники», консультируясь с механиками Астрономического института и Госпроекта. И ко всеобщей радости дней через 10, как раз к моменту закрытия всех больничных и к выздоровлению – машина была полностью собрана. И, будучи заведенной – поехала, к общей радости всех, кто ее собирал!

 

Сейчас трудно представить, что в конце пятидесятых, в разгар «оттепели» во всей полноте прорастали порывы нового отношения к оценкам действительности.  Уходили в прошлое штампы «всеподчинения», все острее пробивались ростки нового мышления. Могу со всей ответственностью сказать о том, что в психологии и жизненных позициях моей мамы с особой ясностью и внятностью отразились эти позитивные изменения тех времён. И сохранившийся в нашей семье архивный альбом живых и острых вырезок из тогдашних сатирических стенгазет проектных институтов, в которых работала мама – сегодня воспринимается как нечто почти невозможное. По активным «легендарным» впечатлениям коллег, по воспоминаниям ныне здравствующих виднейших архитекторов нашей страны – её выступления на производственных совещаниях институтов тех времен бывали чрезвычайно заострёнными.Они настолько точно и в цель  клеймили некомпетентность многих тогдашних «начальников», их  попытки уйти от  насущных вопросов в невнятность –   что растерявшиеся руководители порой… брали больничный, если знали, что на очередном производственном совещании будет выступать Ирина Александровна Рачинская.

Одной из ощутимых сегодня кульминаций этой борьбы за творческие интересы стал следующий эпизод. В том же конце 50-х директором проектного института, в котором работала мама, почти по «райкинскому принципу» назначили некую личность, мягко говоря, весьма далекую от вопросов архитектуры. В процессе рождения и воплощения проектов новых направлений возникли серьёзные организационные проблемы. И в результате нескольких принципиальных споров, в которых Ирина Александровна и ее коллеги отстаивали и продуктивность, и новизну предложенного, и плодотворность  решения многих проблем – они наткнулись на полнейшую  некомпетентность  «начальника». По существу, он вообще не мог понять, о чем идет речь, поскольку до этого работал то ли на овощной базе, то ли в заготовительной конторе. Противостояние зашло в тупик. И вот – внимание, этот факт экстраординарен и сегодня! – в стенгазете института появился острый шарж на директора (как говорили, поразительно схожий!) и написанные мамой строки – не процитировать их попросту невозможно :

                                           «Руководитель по призванью,

                                            По духу, по образованью,

                                            Он призван стол свой украшать,

                                            Вопросов сложных не решать.

                                            Высокой страсти не имея

                                            Для дела жизни не щадить.

                                            Не мог он блока от панели.

                                            А унитаз – от капители,

                                            Как мы ни бились – отличить…»

Эти подлинные строки, как и многое другое из тогдашних стенгазет – многократно передавалось из уст в уста. К слову – бездарного руководителя, к счастью,  довольно скоро сняли с должности, и его сменил другой, как вспоминали – более компетентный и квалифицированный…

Что в пристальном всматривании в контуры этого уже далёкого «неведомого острова» воспоминаний возникает в сознании сейчас? Интенсивная мамина работа над конкурсными проектами дома. Уже после рабочего дня она вновь склонялась перед доской с рейсшиной.Стоял особый запах отточенных карандашей и туши для рейсфедеров – и рождались новые замыслы, воплощенные в интересной утонченной графике (естественно, все тогда делалось вручную – никаких компьютерных проектирований тогда и в задумках не могло быть!).  Интересно, что эта работа никогда и ни в чем не была по характеру нудно-академичной – мама любила во время и этих рождений новых проектов  живое общение,  шутку, и оптимизм.

Но – странный, трагический парадокс! Мама – утонченная, женственная, элегантная – не представляла жизни без… курения. Это было крайне странно, но – неотъемлемо от ее облика. Причем ее любимым предметом курения были даже не сигареты с фильтром – они тогда только еще появлялись! А – расхожие в те времена папиросы «Казбек» местного производства. Ни о каких фильтрах там речи не могло быть – весь запас «попутных» вредных веществ отфильтровываться при курении  никак не мог! Не могу понять доныне природы  этой пагубной маминой привычки, последствия которой, как стало ясно позднее –   были крайне недобрыми и трагичными. Причем, речь шла отнюдь не о нескольких выкуренных папиросах. Постоянно, а – в особенности в моменты «плотного» проектирования выкуривалось минимум по две пачки в день.

И еще одно редкое свойство маминого духа – она очень любила праздники, любила сам процесс подготовки к ним, любила радовать и самых близких людей, и друзей-коллег.  На моей памяти вместе с моим отцом они увлеченно готовились к Новому году. Традиционно покупалась огромная елка высотой до нашего потолка( т.е. – почти четырёхметровой высоты!). А если ее густота казалась недостаточной – связывались воедино две, а то и три елки, торжественно украшались и ставились в центре нашей комнаты, где мы жили. Украшение елки всегда было своеобразным ритуалом – неизменно, в добавок к уже существующим.покупались новые игрушки, они торжественно и в особом порядке вешались на ветви, добавлялись лампочки. Эта елка традиционно стояла в нашем доме с предновогодних дней до 25 января – чудесной даты, совместившей день рождения и моего отца, и мой собственный.  В один из дней первой декады января мои родители организовывали непременнуюёлочный праздник – с кругом ребят-моих друзей. Вокруг этого праздника было много прекрасных задумок – от особых игр,танцев до появления «настоящего» Деда-Мороза с подарками ( в этой роли бессменно выступал давний друг нашей семьи).

Об этих праздниках я, конечно же, вспомню подробнее в других частях заметок. Здесь же особо хочу отметить, что мама с особенной отдачей любила участвовать и в семейных торжествах наших близких и друзей, любила делать сюрпризы, одаривать оригинальными подношениями. Любила она и  путешествия – и все летние поездки моего детства старалась сделать занимательными и интересными. С интересом мы все вместе  осматривали впервые в моей жизни достопримечательности Риги, курортные места абхазского причерноморья, утонченные красоты Ленинграда, особую природу Иссык-Куля и многое другое. Именно мама с моим отцом открыли для меня и Москву с ее особыми явными и скрытыми красотами – ту Москву, что я так люблю и ценю сегодня.

С разных сторон мой отец и мама учили меня точности оценок в осмысливании и восприятии любого художественного явления – книги, живописи, спектакля, музыки. Именно с их «подачи» я с самых ранних лет взял в руки кисточки и краски и начал рисовать.  Именно их энергией было осуществлено и то, что я получил довольно фундаментальное музыкальное образование, серьёзно учился игре на фортепиано.И как не вспомнить сегодня моего прекрасного педагога Татьяну Анатольевну Редлин (урождённую Березскую – представительницу одного из известнейших родов потомственной интеллигенции Ташкента!).Во многом благодаря фундаментальной школе незабвенной Татьяны Анатольевны и, конечно же –  более позднему её развитию я сейчас  свободно читаю оперные и симфонические партитуры, что в моей профессии остается весьма существенным в разгадывании композиторского замысла. Но это – опять другое, не относящееся к теме маминого «острова»…

В завершение этого первого круга размышлений о маме остается вспомнить, что в 1964 году она столь же интенсивно, как и прежде,  работала, проектировала, часто леталав командировки в Москву – и после одной из последних командировок призналась, что, пожалуй, «немного устала». При ее могучей, опережающей энергетике это признание могло бы показаться странным, но поначалу никого не насторожило. Воплощая здоровье, находясь в отличной форме, мама при произнесении тоста «за здоровье Ирины Александровны!» - неизменно шутила: «Думаю, оно не вызывает опасений!».

 

А весной следующего, 1965 года у нее стали проявляться явления, которые вначале приняли за простой запущенный бронхит, отяжеленный, как казалось, типичным синдромом курящего человека.  Нарастающие ухудшения здоровья, приступы кашля, резкое похудание вызвали тревогу. Майское обследование показало… тяжелую и запущенную форму рака лёгкого. Именно в этом роковом диагнозе, как я понимаю сегодня, скорее всего, сказались последствия интенсивнейшего курения. За год до этого  в Москве проводили в последний путь нашу замечательную родственницу – мою тетушку, дочь брата деда, Соломона Ильича с тем же роковым диагнозом. И мама, неоднократно навещающая её в Москве, досконально знала клинику и последствия этого рокового недуга. Потому было решено не открывать ей истинный диагноз – для нее её болезнь была определена как тяжелый  затянувшийся плеврит.

До сих пор не знаю ответа на вопрос – догадывалась ли мама об истинной природе своей болезни? Хочется верить, что нет – свои состояния, порой весьма тяжкие, порой дарящие относительные облегчения, она переносила твердо и мужественно. Ее постоянно навещали сотрудники, говорили о делах, рассказывали об увиденных фильмах, впечатлениях от командировок, она внимательно слушала, реагировала почти с прежней живостью. А настрой ее духа позволил ей даже  в это роковое лето, уже почти не вставая… писать для меня сценарий веселого мультфильма. Я тогда увлекался киносьемками, и помимо запечатления живых объектов, хотел попробовать свои силы и в жанре мультфильма. Саму съемку я проводил тут же, рисовал и собирал шарнирные макеты героев, готовил фоны - на той самой террасе, рядом с кушеткой, на которой она лежала. И она видела весь процесс, видела проявленные кадры – и живо реагировала на все увиденное. Были моменты, когда болезнь, казалось, отступала – она даже в один из периодов стала относительно стабильно передвигаться по дому.  И мы надеялись на чудо.

Но чуда не свершилось – с сентября началось резкое ухудшение, и 25-го числа мамы не стало. Адекватные слова подобрать трудно, да это и вряд ли нужно.  Не забыть и о том, как проводить её в последний путь собралось множество её коллег, сотрудников и просто хорошо знавших её ташкентцев... Но ясно, что в  моей жизни это была первая тяжелейшая потеря, разум никак не хотел с ней смиряться, произошла резкая и жёсткая ломка всех привычных устоев существования. Для отца это была фатальная трагедия всей жизни – и на ином, новомпо-своему неведомом «острове» воспоминаний об их удивительном союзе с мамой я непременно постараюсь рассказать и феномене их любви, хоть это и весьма непросто.

Со времени ухода мамы из жизни пролетело в минувшее огромное количество лет – более полувека. Менялись состояния возраста и духа, менялись люди, менялись эпохи. Неузнаваемо менялся и я сам – и неоднократно! – и не только внешне, но и во внутренних странствиях духа. И,  конечно, неимоверно трудно сохранить объективное представление о всей тонкости и ажурности взаимоотношений с самым близким тебе человеком с позиций такой дистанции лет.  Особенно непросто сделать это именно сейчас, когда мой сегодняшний возраст более чем на два десятка лет превышает возраст моей мамы в год ее ухода. Однако многое, связанное с мамой, оживает в моем сознании не как образы далекого и ушедшего прошлого, а в неразрывной связи со всем, что совершается сегодня. Часто нам кажется,, что с ушедшими близкими мы как бы разговариваем, общаемся. Быть может, это и – так,но не только в этом дело.

Гораздо важнее та нерушимая, нераспознанная и незримая  нить, которая связывает нас со всеми, кто ушел.  Ведь нить эта имеет и явные, и скрытые влияния на все, что происходит с нами во всех перипетиях того пути, что именуется Жизнью…

                                       

  (Продолжение следует)

Специально для сайта Kultura.uz