К столетнему юбилею Мастера. Народный художник Узбекистана Рахим Ахмедов оставил большой и добрый след на земле. Поделиться своими воспоминаниями о нем мы попросили известного узбекского кинорежиссера Али Хамраева

Как-то летом, проезжая по ущелью в Шахимардане, я приметил на обрыве могучее дерево. Ветер гулял в ветвях, перекатывалась волнами зеленая листва, в прохладной тени резвились дети.

– Что это за дерево?

– Карагач... Ему триста лет... – коротко сказал водитель.

Потом я увидел это дерево зимой, без листьев, чуть припорошенное снегом, своими узловатыми ветвями как-бы упирается в синее небо, а мощным, почти черным, стволом крепко вцепился за землю. Я долго смотрел назад, пока дерево не скрылось за поворотом дороги. Карагач мне кого-то напоминал, но кого? Я мучительно думал: и тут меня осенило!

Конечно, это же образ моего старого друга — художника Рахима Ахмедова! Совсем недавно он покинул нашу бренную землю, немного не дожив до девяноста лет. Рахим Ахмедов был могучим человеком, великим живописцем, удивительным отцом и дедом, который крепко стоял на земле, и никакие ветры и ураганы не могли согнуть этого человека.

ЗНАКОМСТВО

Когда я учился на кинорежиссера, педагоги привили нам любовь к изображению. «Кино является искусством изобразительным!» — неустанно повторяли они. И я пропадал в Третьяковке, в Эрмитаже, в Пушкинском музее, стараясь попасть в подвалы и на чердаки, где ютились гонимые художники, я пытался вникнуть в живопись всяких формалистов, абстракционистов и прочих «анти». В общежитии института кино я часто заходил в мастерскую студента художественного факультете Эдика (Эммонуэля) Калантарова родом из древнего Самарканда. И однажды я пришел в неописуемый ужас, когда перед мольбертом увидел лежащую на старом диване обнаженную молодую женщину с богатыми формами. Мне было тогда 19 лет...

Работая потом с Эдиком над фильмом-оперой «Дилором», я часто бывал у него дома на улице Художников. Как-то Эдик говорит:

– Хочешь, зайдем к Рахиму Ахмедову? Он — мой сосед...

– А удобно?

– Пошли-пошли, он — мировой мужик...

Я, немного робея, двинулся за другом. Как-то страшновато было идти в дом руково-

дителя Союза художников, чье имя у всех на устах, чьи работы выставлены в музеях

и демонстрируются на крупнейших выставках. Сам Мастер часто присутствовал на трибунах творческих съездов, конференциях, на совещаниях в ЦК компартии Узбекистана.

Оказывается, Эдик до этого созвонился с ним, и Мастер ждал нас.

– Эй, молодежь, заходите скорее! Пельмени готовы! — зовет Рахим-ака. Он сидел во дворике за столом и приветствовал нас рукой. Было лето, прошел короткий июньский ливень. Великий художник был в белой майке, черные волосы отброшены назад, из-под бровей горят пронзительные глаза.

Шлепая по лужам, хрупкая остроглазая девчушка принесла блюдо с пельменями. – Карима-хон! Мы ждем Вас! — позвал Рахим-ака.

Красивая женщина выглянула в окно и мягко улыбнулась:

– Спасибо... Мы с девочками здесь посидим...Здравствуйте, молодые люди! Мы с Эдиком поднялись с места, учтиво поздоровались. Много лет прошло с тех

пор, но до сегодняшнего дня помнится этот летний дворик, улыбка хозяйки и громкие реплики хозяина.

Я совсем не знал биографии Рахима Ахмедова, но, увидев в тот день на запястье его руки зеленоватую наколку «1921», что означало год рождения, понял: художник — наш человек. У меня на левой руке тоже наколка — первая буква моего имени «А». Значит, мы с Мастером —родом из одного уличного детства...

ВМЕСТЕ С ЛИНИЕЙ ПАРТИИ

В те времена, которые нынче называют временами «советского империализма», мы с Рахим-ака часто встречались во время многочисленных пленумов, конференций, съездов и других собраний. Рахим Ахмедов руководил Союзом художников Узбекистана, а я был вторым секретарем Правления Союза кинематографистов республики. Часто мой шеф Малик Каюмов отправлял меня в президиум различных собраний, если был на съемках или плохо себя чувствовал. Так как собрания были длинными и скучными, я со временем нашел способ исчезать примерно с его середины. В паузе между выступающими ораторами, поворачиваюсь к кулисам и громким шепотом говорю:

– Что? Москва? К телефону? Срочно?!

Дремавшие в президиуме вздрагивали и поднимали головы, ведущий собрания поворачивался ко мне и, видя мою умоляющую жестикуляцию, кивал мне слегка. Я, чуть пригнувшись, деловито исчезал за кулисами и, конечно, больше не возвращался. Как-то стою с участниками пленума у Дворца искусств, из подъехавшей белой «Волги» вышел Рахим Ахмедович. Он поздоровался со всеми, а меня взял под руку и повел в здание:

– Товарищ режиссер, я на тебя обижен... – За что, Рахим-ака?

– Убегаешь с важных мероприятий...

– Но у меня съемки...

– А у меня что, сапожная мастерская?! Я художник, меня мольберт ждет! Придумай что-нибудь, выручай...

– Попробую...

И после этого я часто, дождавшись окончания чтения по бумажке короткой и эмоциональной речи (Рахим Ахмедов говорил по-русски с сильным акцентом), громким шепотом звал из-за кулис:

– Рахим Ахмедович! Рахим-ака!

Все поворачивали головы в мою сторону, я округлял глаза и, рукой указывая вверх, делал три выдоха:

– Москва! Вертушка! Срочно!

Сам Шараф Рашидович, руководитель республики, поворачивался к председателю художников и кивком головы указывал, что можно выйти, если срочно вызывают.

Потом мы с Мастером мчались на его престижной «Волге» в пыльный «джар» (овраг), где в частном секторе запивали армянским коньяком уйгурский лагман, перемывали косточки нашим коллегам, шутили, смеялись, а потом разъезжались по своим делам. Прощаясь, Рахим-ака весело говорил:

– Ты настоящий режиссер!

ДРУЖБА

В конце апреля 1999 года я оказался в Ташкенте (в то время с семьей пришлось жить в Италии), чтобы начать съемки документального фильма. Как-то ближе к вечеру в квартире раздался телефонный звонок:

– Али Эргашевич! С приездом! Это Эльмира Ахмедова...

– Привет, Эльмирочка! Как дети, как папа?

– Спасибо, все хорошо... Папа узнал, что вы в Ташкенте, сейчас готовит плов

и ждет вас...

– Спасибо, буду рад его увидеть...

– У нас возникла идея создать о папе документальный фильм. Хотим поговорить

с Вами об этом...

– Хорошая идея! Поговорим...

Я человек дела, жизнь приучила. Тут же вызвал оператора с камерой, погрузили

осветительную аппаратуру, пару бутылок шампанского, охапку сирени, прыгнули в мою старенькую «Волгу» и помчались в Рабочий городок.

– Итальянец келди! Улуг режиссер! ( Итальянец приехал! Великий режиссер!)

С этими шутливыми словами, улыбаясь, Рахим-ака заключает меня в свои крепкие объятия. Двор полит, всюду — цветы, посаженные хозяином, в бассейне охлаждаются бутылки с напитками. Ароматный плов, салат, клубника, мороженое уничтожаются быстро, поднимаемся в мастерскую на второй этаж и начинаем работать.

Включаем камеру.

– Внимание! Начали! — командую негромко я.

Рахим-ака — участник войны, переживший в детстве и холод, и голод, в трудные

годы закончивший Академию художеств в Ленинграде, вдруг каменеет на глазах и устрашающим голосом произносит с поволокой на глазах:

– Мен бир минг туккиз юз йигирма биринчи йил Тошкент шахарда тугилдим ... (Я родился в 1921 году в Ташкенте)

– Стоп, камера!

Я подхожу и шепчу на ухо:

– Рахим-ака, Вы что-то слишком серьезно! Хотите заменить великого трагика

Шукура Бурханова?

Мастер не растерялся:

– Не получилось? Работать надо с артистом, товарищ режиссер!

Мы оба расхохотались...

Около года наша группа снимала самобытного художника, как бы невзначай следя

камерой за ним: дома и на работе, с друзьями и с родными, с коллегами и со студентами. Архивные кадры, старые фотографии, воспоминания друзей — все было интересно, открывался человек, которого я не очень, оказывается, хорошо знал. Больше всего мне нрави- лись вечера, когда шел разговор о жизни, о людях, о стране. Его реплики — незабываемы. Сохранились слайды художника в образе Великого Темура: рыжая борода, жгучий взгляд, нахмуренные брови...

В дни рождения к Мастеру приходили все: и друзья, и коллеги, и ученики, среди

которых были и преданные, и наоборот. Почти двадцать пять лет Рахим Ахмедов руководил Союзом художников Узбекистана, потом в смутные годы перестройки его отодвинули в сторону. Шли годы. Позже прибежали снова к Учителю:

– Помогите! Покажите дорогу! Мы заблудились!

Помог. Но когда окрепли, когда вывел их Мастер на истинную дорогу, он сам ушел с чувством облегчения: отсутствовали ручейки материальной подпитки художников, Художественный фонд канул в небытие, художники забились в свои «кухни», нытье и взаимные упреки стали их повседневностью.

Незабываема поездка в Париж. Посольство Узбекистана во Франции устроило выставку Рахима Ахмедова. Помню, рано утром я находил Рахим-ака на берегу Сены с альбомом в руках, в который он делал зарисовки. А в Лувре Мастер часами бродил по залам, пристально вглядываясь в мировые шедевры, приближая глаза вплотную к холсту, разглядывая мазок. Особенно долго Рахим Ахмедов простоял у «Моны Лизы» Леонардо да Винчи, вздыхал, нервно мял пальцы, не замечая разноязычной толпы. А мы все это снимали...

Рахим Ахмедович был добрым и внимательным с простыми людьми. На базаре в Старом городе, его знали все торговцы тканями, и он их всех знал. Разминая в руках плотную бязь, расспрашивал о детях, о здоровье, потихоньку торговался, и ему отдавали ткань дешевле. Народ знал и любил своего великого «рассома» — художника. Покупая ранней весной саженцы, Рахим-ака с упоением обсуждал с продавцами достоинства черешни «бычий глаз», надкусывал черенки виноградной лозы, пробовал на вкус, и снова торговался, и снова ему недорого отдавали целую охапку саженцев для сада в кишлаке Акташ. И в Ташкенте, в своем дворе художник утро начинал с сигареты, после которой возился в цветнике, а затем плескался в бассейне. Я часто видел Рахим-ака, который по шею в воде стоял в самом уголке бассейна. Он смотрел на облака, на пролетающих птиц, на ветви персика, в которых гулял легкий ветерок. Легкая рябь шевелила сухие листики. Мастер думал...

А какой он был портретист! Никогда не писал вождей и чиновников, его героями были обычные труженики, дехкане, люди науки и искусства. Один из шедевров для меня --«Материнское раздумье». Именно образ этой женщины, потерявшей на полях сражений своих сыновей, стал основой для скульптурной композиции у Вечного огня на площади Независимости в Ташкенте. Мне очень нравится портрет художника Александра Винера, соседа и друга Рахима Ахмедова, пейзажи Акташа и цветущее персиковое дерево во дворе, стали для меня символами моей родной земли, имя которой — Узбекистан. Мой кумир – Рахим Ахмедов, был живописец от Бога, весь мир для него — это цветовые отношения, контрасты света и тени, энергия или мягкость мазка. Увидев поразивший его пейзаж, встретившись с интересным человеком, разглядев поросшую мхом кору старого дерева — Рахим Ахмедов торопился перенести все это на белый холст. Художника охватывал азарт, это и есть импрессионизм, в этом мой старший друг был ярким последователем своего учителя — Павла Петровича Бенькова. А как много перекличек в творчестве Рахим-ака с его любимыми французами — Гогеном и Матиссом!

Со временем художник ушел в пейзажи и натюрморты, погружаясь в красоту мира, он отдыхал душой. Все свободное время Мастер отдавал воспитанию молодого поколения художников. Был он придирчив и строг, повторяя: «Хоть маленьким голосом, но пой — своим!». Рахим Ахмедов на всю жизнь стал гимном целому поколению талантливых учеников — от Бахтияра Бабаева до Джамала Усманова. Я всегда поражался мужеству моего друга. Потеря двух сыновей, верного помощника и друга — супруги Каримы, не сломали его. Поддержка любимых дочерей Эльмиры и Нигоры, забота друзей и учеников помогали выстоять Художнику-«Карагачу», перенести все ветры, невзгоды и лишения. Сегодня во взрослую жизнь вошли внуки Рахима Ахмедова, радуется жизни правнучка. Ей предстоит еще удивительная встреча с живописью своего великого прадеда.

Рахим Ахмедов был скромен и никогда не «выпячивал» себя. Был вечным депутатом, академиком, Народным художником. К нему не прилипали грязь и мутная пена зависти, интриг, склок, так распространенных в мире искусства. Он ушел из жизни мгновенно, не мучаясь и не страдая, его сердце остановилось среди садов и гор, которые он писал всю жизнь. Его душа, мне кажется, до сих пор в этих местах. И когда я вижу с восьмого этажа моего дома встающее над Тянь-Шанем солнце, я чувствую теплую руку моего друга, его пронзительный взгляд и добрую улыбку. И слышится мне возглас Рахим-ака:

– Хватит спать, товарищ режиссер! Работать надо!

Сегодня жизнь суетлива и беспокойна. Громкая музыка, циничный интернет, пошлые телеканалы, гламурные журналы и фильмы, — всё это мешает вдохнуть запах цветущей ветки урюка, услышать на рассвете журчание арыка, приглядеться к фигуре молодой женщины, которая кормит грудью младенца. Но на стене моего жилища хранятся все эти прелести жизни, они запечатлены в нетленных картинах Рахима Ахмедова — Художника и Человека.

 

        Подготовила Эльмира Ахмедова