Владимир Минин: "Важно вовремя уйти"

Владимир Минин руководил Московским государственным академическим камерным хором почти полвека — с 1972 по 2019 год. Под его руководством коллектив вошел в число лучших хоров мира. В 2019 году маэстро по собственному желанию ушел с поста художественного руководителя и главного дирижера, передав полномочия второму дирижеру Тимофею Гольбергу, которому не исполнилось на тот момент и тридцати лет.

— Ваш уход с поста худрука был неожиданным, учитывая, что несколькими месяцами ранее на концерте, посвященном вашему 90-ле­тию, вы продемонстрировали завидную физическую форму, выйдя на сцену Зала Чай­ковского прямо-таки с офицерской выправкой. Чем был вызван такой решительный шаг?

— Он был задуман еще очень давно, когда мне исполнилось 70 лет. На 20 лет этот процесс растянулся по причинам, от меня не зависящим.

Первым человеком, кому я предпола­гал передать бразды правления хором, был Алек­сандр Александрович Соловьёв, ныне главный дирижер Михайловского театра в Пе­тербурге. Но он предпочел работу с сим­фоническим оркестром, и все мои планы в од­ночасье рухнули.

Потом я пригласил работать в хор выпускника Академии имени Гнесиных Юрия Богатырёва. Он проработал у нас несколько лет. Весной 2014 года я сказал ему, что осенью передам ему руководство, но спустя некоторое время он возглавил в хоре бунт, который закончился его увольнением. Зачем ему понадобился скандал и почему он не захотел дождаться осени, когда хор и так перешел бы под его управление, я не могу понять. Да и не хочу искать ответ на этот вопрос. Но такое развитие событий заставило меня вновь искать кандидата себе на замену.

В 2016 году моим помощником стал выпускник Нижегородской консерватории Тимо­фей Гольберг, который к этому времени уже был лауреатом первой премии Всероссийского музыкального конкурса по хоровому дирижированию. Он проработал вторым дирижером до 2019 года, а затем вступил в должность художественного руководителя и главного дирижера нашего хора. Так завершилась двадцатилетняя эпопея поиска моего преемника.

— Насколько на этот выбор повлиял тот факт, что Тимофей Юрьевич, помимо диплома по специальности «хоровое дирижирование», имеет еще и диплом дирижера симфонического оркестра?

— В решающей степени. И я скажу почему. В большинстве наших музыкальных вузов дирижеров хора воспитывают как некую секту, в которой специфика управления хором доминирует. Это, по моему мнению, сужает не только мировоззрение выпускника, но и его мышление, связанное с общемузыкантским развитием. Доминантой становится не музыка как таковая, а только лишь хоровое исполнительство. И это чудовищ­ный недостаток. У выпускника кафедры сим­фоническо­го дирижирования мышление гораздо шире.

Конечно, эти качества были важны наряду с другими привлекательными чертами его личности, такими как музыкальная одаренность, вдумчивость, интеллектуализм.

— В течение последних пяти лет вы наблюдали, как Гольберг работает с коллективом, так что вы оставили хору не кота в мешке. А я, впервые увидев его за пультом, сразу обратил внимание, что его руки работают по-разному: правая — как симфонического дирижера, левая — как хорового.

— Безусловно. Что еще имело для меня большое значение — Тимофей Юрьевич полностью приемлет ту эстетику звучания хора, которая культивировалась мною и поддерживалась в течение всех лет его существования. Конечно, она впитана им еще не в полной мере, но он только недавно приступил к выполнению своих обязанностей. Главное — его принятие этой эстетики стало залогом того, что не будет той болезненной ломки, которая обычно сопровождает смену руководителя.

— Как смена руководителя была воспринята коллективом хора?

— У этого вопроса есть две стороны. Первая — эмоциональная. Но эмоциональная реакция имеет тенденцию со временем затухать. Вторая — рациональная: необходимо осознавать, что совместная работа требует взаимопонимания.

Когда за дирижерский пульт встает другой человек, певец должен ему подчиняться. Но каков характер этого подчинения? Тут важен авторитет должности или авторитет личности, музыканта. Этот авторитет музыканта Гольберг завоевывал постепенно. Поэтому смена лидера за пультом не носила характер скачка. Мне кажется, что процесс прошел безболезненно. Безусловно, это новая качественная ступень в жизни хора.

Конечно, надо складывать новые человеческие и производственные отношения, новые человеческие связи. Тут другой уровень ответственности и взаимоотношений. Если на скрипке исполнитель еще может сыграть относительно хорошо, будучи в плохом настроении, то хорошо спеть в негативном эмоциональном состоянии невозможно, поскольку голос — это инструмент, который находится внутри тебя. И он реагирует мгновенно.

— Некоторые посчитали ваш шаг прежде­временным: ваша физическая и творческая форма еще позволяла вам работать.

— Не в возрасте дело. Я очень хорошо помню высказывание Сергея Ивановича Танеева. Он был блестящим пианистом и сказал, что уйдет со сцены тогда, когда сам начнет замечать свои огрехи, и это будет лучше, чем когда его ошибки заметит публика. Я начал их замечать 20 лет тому назад. И когда представилась возможность уйти, я с радостью ею воспользовался.

— Но тогда вы были еще в полном расцвете сил!

— И тем не менее. Кроме того, надо отдавать себе отчет, что исполнительская эстетика, которую исповедовал я, не может быть вечной. Наступает новое время, в жизнь вступают новые поколения. Всякое развитие для коллектива полезнее, чем повторение пройденного, как бы хорошо оно ни было.

— Владимир Юровский однажды сказал, что руководить оркестром один главный дирижер должен не более десяти, максимум двенадцати лет. Дальше начинается застой.

— Я с ним абсолютно согласен. Что касается хора, то этот процесс в силу специфики вокала более продолжителен. Сегодня все наши лучшие профессиональные коллективы возглавляются возрастными руководителями. Случай с нашим хором — когда столь именитый коллектив возглавил столь молодой дирижер — является исключением. Это одновременно удача и трудность Гольберга. Перед ним — масса задач, для решения которых нужен опыт. Вот тут-то и возникает моя роль — своеобразного Вергилия. Я должен его от чего-то предостеречь, поделиться тем опытом, который нарабатывается годами.

— Передать традиции?

— Традиции важны, но иногда за этим словом прячется другое понятие — охранительство. Мой опыт привел меня к пониманию того, что свои художественные намерения я смогу реализовать, только создав собственный коллектив. Что я и сделал: создал хор с индивидуальным художественным почерком и своей эстетикой.

— Идя к вам работать, многие рисковали стабильностью, прочным положением ради идеи…

— А я рисковал своим реноме ректора Гнесинского института. Но главное — я имел твердые убеждения, что и как нужно делать. Правда, у меня уже был опыт руководства крупными коллективами.

— Но в данном случае вы создали хор камерный, который имеет свою специфику.

— Да, это верно. В 1970-е годы появилось бесчисленное количество камерных хоров. Я не только учитывал ошибки своих коллег, но и анализировал лучшие образцы западных камерных коллективов. Видимо, поэтому нам удалось буквально через полтора года стать профессионалами.

— Что касается репертуара, то лет десять тому назад вы сказали в интервью, что, к сожалению, развитие хорового искусства пошло не вглубь, а вширь.

— Я и сейчас не отказываюсь от своей точки зрения. Духовная музыка в концертном зале в том виде, в котором она исполняется большинством профессиональных коллективов, недостаточно глубока и не вызывает у меня соответствующих этой музыке эмоций. Если петь ее со сцены, надо либо копировать церковную службу, либо подчиняться всем законам концертной эстрады.

— Но тогда у новых слушателей не остается образца, с которым можно сравнивать другие исполнения.

— Благодарю вас за лестную оценку, хотя я вовсе не считаю свое исполнение, например, «Литургии» Рахманинова образцовым. И вообще, в трактовке любого произведения не может быть оценки «правильно» или «неправильно». Во всяком случае не должно быть волюнтаризма.

— А Григорий Соколов играет одну программу половину сезона. Я бывал на его репетициях — и ни разу не услышал заштампованного исполнения.

— Вы забываете одну очень важную вещь: перед ним — рояль, а передо мной — живые люди со своими проблемами, эмоциями, бытовыми неурядицами. Дирижер хора, увы, не всегда в состоянии увлечь свой коллектив. И когда надо спеть «Литургию» Рахманинова энное количество раз подряд, то на каком-то этапе появляется выгорание, и начинается профанация.

— Но вы нашли способ оживить интерес, введя в концерт некоторые элементы службы — возгласы священника.

— Да, но все равно однажды может наступить сбой.

— Давайте поговорим о задачах, стоящих перед Тимофеем Юрьевичем.

— Перед ним стоят колоссальные задачи — как музыкантские, так и организаторские, педагогические и чисто дирижерские. За последние годы почти на две трети обновился состав хора. Приходят люди с различной степенью образованности и владением голосом, и надо всех собрать в единое целое.

— Это, кажется, скорее задача не главного дирижера, а педагога по вокалу?

— Педагог по вокалу всех охватить не может. Это задача главного дирижера и его помощников — хормейстеров, концертмейстера. Все они должны работать как единая команда.

А вот что касается репертуара, то это задача его как художественного руководителя. Конечно, Тимофею Юрьевичу надо нарабатывать собственный репертуар, сохраняя при этом золотой фонд хора: «Пушкинский венок» Свиридова, «Перезвоны» Гаврилина, сочинения Канчели, произведения крупной формы.

Год назад появилась оратория Эдуарда Артемьева — реквием «Девять шагов к Преображению». Я не помню за последние годы равного ей сочинения для концертирующего хора по глубине, духовной сущности и масштабности. Ее корни можно найти у Танеева. Эта оратория, на мой взгляд, о нравственных, эмоциональных метаниях человечества. К сожалению, мне кажется, что она не нашла достойной оценки.

Вообще, думаю, сегодня взыскательной музыкальной критики явно недостаточно, она не оказывает серьезного влияния. Я не вижу глубокого профессионального разбора, сопровождающего концертную жизнь. Понимаю, что нет сегодня Асафьевых, Стасовых…

И мне сразу вспоминаются наши первые гастроли в капиталистической стране — Австрии в 1976–1977 годах, мы еще были в «младенческом» возрасте. Уже на следующий день после нашего концерта в Музикферайн в газете была опубликована статья Карла Лёвеля, знаменитого в то время музыкального критика, с подробным и, не скрою, хвалебным разбором нашего выступления. Для меня это был подарок.

Мне кажется, что музыкальная критика сегодня сдала свои позиции, а это породило тот вопиющий волюнтаризм, который процветает в хоровых концертах. Не хочу вам называть коллектив, но, когда я слышу знакомое мне до последней ноты произведение, в котором вопреки авторским указаниям совершаются темповые отклонения, разрушающие конструкцию музыкальной формы, я поражаюсь, что все это не вызывает должной оценки музыкальной критики. Согласитесь, что сегодня фигура умолчания в музыкальной критике наносит объективный вред концертной жизни, особенно воспитанию молодежи. Многое из того, что раньше казалось неприемлемым, нынче в почете. Что это — протест против культуры прошлых времен или упрощенчество, стремление к примитивизму?

— Лично мне более всего неприемлем Денис Мацуев — тем, что он испортил вкус целому поколению музыкантов и слушателей. Я говорил Денису, что дело не только в том, как он сам играет, но во всей той шумихе, которая выстроена вокруг него и которой он своим поведением способствует.

— Это заслуга музыкальных критиков! Потому что в данном случае они не сказали, что король голый. И все восторгаются платьем короля.

— Какие у вас ощущения после ухода с поста руководителя коллектива?

— Сегодня мне и приятно, и неприятно оглядываться назад и судить себя по совести — и как музыканта, и как человека. За что-то стыдно, и даже очень, за что-то гложет совесть. И тут же начинаю себя оправдывать — ведь иначе не было бы молодости, говорю я себе, я был бы смолоду стариком. Моя совесть как музыканта чиста, поскольку я не со­вершал никаких сделок с ней. Хотя я и знаю, что исполнительская эстетика устаревает и что запись не передает всех тонкостей исполнения, тем не менее надеюсь, что кое-что из содеянного она может передать.

— Каковы репертуарные проблемы, стоящие перед вашим хором?

— К сожалению, портфель достойной хоровой музыки a cappella тонок. Примерно те же проблемы стоят перед симфоническим оркестром. Но у оркестра нет слов, и он может пользоваться мировой музыкальной литературой. Мы в этом смысле ограничены: все же слушатель должен понимать, что поет хор. А на русском языке хоровой литературы a cappella очень мало.

— Щедрин пишет интересную хоровую музыку — взять, например, оперу «Боярыня Морозова».

— Я с этим и не спорю. Но Щедрин не относится к новому поколению композиторов. Я имею в виду молодых авторов. Их хоровая музыка не интересует. За редким исключением: я говорю об Илье Демуцком, который написал произведение «Последний день вечного города» специально для нашего хора. Его премьера состоялась в ноябре прошлого года.

— Что вы можете сказать по поводу гала-­концерта, который прошел в Большом зале Московской консерватории в рамках VI Всероссийского хорового фестиваля?

— Меня удручило выступление Камерного хора Московской консерватории под руководством Александра Соловьёва. Он исполнял, как мне кажется, не самый удачный опус Родиона Щедрина на тексты русских пословиц и поговорок. Они хороши тем, что бьют не в бровь, а в глаз. Но когда одна пословица или поговорка звучит на протяжении нескольких минут, то это похоже на шаманское камлание, сдобренное неубедительной пластикой хора. А когда еще и дирижер в финале принимает участие в этом как действующее лицо…

Безусловно, все участники хора очень музыкальны и обладают отличным слухом. Но в его исполнении для меня нет главного — художественной образности. Я все время слышу поверхностное озвучивание партитуры. Контрастом к этому стало выступ­ление Академии хорового искусства имени Попова под руководством Алексея Петрова. Коллектив исполнял сочинение современного датского композитора Нильсена, продемонстрировав хороший вкус, убедительные выразительные средства и в целом показав истинное хоровое искусство.

— У Соловьёва были и удачные программы, но то, что он исполняет опусы митрополита Илариона (Алфеева), на мой взгляд, лежит за гранью добра и зла. Я обычно говорю, что исполняется музыка не Алфеева, а кресла, на котором он сидит, — второго лица в Русской православной церкви Московского патриархата.

— Объяснения этому найти трудно, потому что музыкой, по-моему, эти опусы назвать нельзя. Это не более чем задачки по гармонии для третьего курса музыкального училища.

— Мы постепенно перешли к вопросу о состоянии хоровой культуры…

— Для жанра наступили не лучшие времена. Это отражает и атмосферу, царящую в государстве, и отсутствие должного внимания властей к музыкальному воспитанию подрастающих поколений. Отсюда и свертывание той роли, которую хор должен играть в обществе. Но это предмет отдельного большого и серьезного разговора.

 

Владимир Ойвин

Источник