Эдуард Григорьевич Бабаев, отстоявший "связь времён"

В этом году из-за пандемии коронавируса я не смогу, как и многие другие мои однокурсники из разных городов бывшего Союза, поехать на Встречу выпускников факультета журналистики МГУ, которая должна была состояться на Моховой (бывший проспект Маркса, 18) шестого июня. «Журфак можно окончить – журфак не окончится никогда», - говорят выпускники относительно молодого факультета (1947 г. р.) старейшего вуза в Первопрестольной. В этот день выпускники разных поколений чествуют наставников МГУ, делятся своими  воспоминаниями о лучшем времени своей молодости. Инициативная группа журфаковцев создала сайт «Мы из МГУ»[1], на котором заочно происходят встречи на дороге в наш дом на Моховой длиной больше полувека. Благодаря этому порталу мы лучше узнаём друг друга и наших преподавателей, которых помним, чтим и на которых равняемся в нашей профессии сегодня.

***

...Два мира есть у человека:

Один, который нас творил,

Другой, который мы от века

Творим по мере наших сил...

 

Николай Заболоцкий

Я застала многих выдающихся педагогов на факультете журналистики МГУ в мои студенческие годы (1970-1975), но моим любимым преподавателем был наш земляк, родом из Ташкента, собеседник Анны Ахматовой в годы её эвакуации в Ташкенте (1941-1944) Эдуард Григорьевич Бабаев (1927-1995), доцент, позднее профессор кафедры русской литературы и журналистики МГУ. По мнению профессора МГУ  Э.Г. Бабаева, всякая история, в том числе и история литературы, начинается с имён и дат, т.е. с восстановления летописи, хронологического ряда событий. «История литературы заглядывается на звёзды, а хронология смотрит под ноги», — писал он. Однако «без этой простейшей основы нет и не может быть никакой истории. Всё приходит потом, но сначала даты и имена в хронологическом порядке»[2].

Э.Г. Бабаев говорил: «Филологическая наука как проза: признаёт первородство филологической науки как поэзии». Эдуард Григорьевич неизменно ставил зачёт тому из студентов, кто брался прочитать хотя бы  несколько стихотворных строк. Он полагал, что уже одно это знание свидетельствует в пользу студента.

Беседы Эдуарда Бабаева  с литературными корифеями — А.А. Ахматовой, Н.Я. Мандельштам, А.Н. Толстым, К.И. Чуковским начались под цветущими платанами в Ташкенте и продолжились в Москве с Пастернаком,  Винокуровым, Гудзием, Лозинским. К этому очному разговору подключаются заочные собеседники — Достоевский, Гоголь, Белинский, и, конечно, его любимый писатель — Л.Н. Толстой и их интерпретаторы — А. Веселовский, А. Потебня, Ф. Буслаев, С. Аверинцев.  В диалог естественно втягивается  «вся литература», которая для Бабаева не столько предмет изучения, сколько способ существования и образ жизни. Он был способен  видеть «равноценное с собою бытие в мире и своём соседе» (А. Ухтомский): никогда не тянул одеяло на себя, не перебивал собеседников и не навязывал  никому своего  просвещённого мнения, не демонстрировал эрудицию как таковую — она естественно входит в состав его рассуждений. Его авторская позиция заключена в интонации, стиле, обертонах речи. У него был обострённый внутренний слух при внешней глухоте: он был избавлен слышать и воспринимать  «эфирный шум».

Э. Бабаев писал не только о великих романах Л.Н. Толстого — «Анне Карениной» и «Войне и мире» и исследования о русской литературе вообще (Жуковский, Пушкин, Герцен, Мандельштам, Ахматова и др.), взяв за основу своего лаконичного стиля слова В. Брюсова: «Ангел благого молчания! / Душу от слов охрани!» — «благочестивая молитва истории литературы как филологической науки» (Э. Бабаев). С другой стороны: необходимо блюсти полноту литературного пространства, чтобы не затерялся ни один значимый персонаж, т.е. говоря словами Л.Н. Толстого, «стараться не лгать, отрицательно умалчивая».

Он едва ли не первым вспомнил о полузабытой толстовской «Азбуке», по которой учились грамоте тысячи русских детей (в том числе маленькая Аня Горенко, будущая Анна Ахматова) и которую сам её автор ставил выше «Войны и мира». Э.Г. Бабаев склонен простить Льву Толстому это невольное заблуждение. Об этих дополнительных часах его  вечернего семинара в МГУ о Л.Н. Толстом я написала позднее белые стихи, которые включила в свою книгу «Левитация» (Т, 2015):

Alma-Mater                                             

 

Мой любимый Учитель после занятий

Вёл спецкурс о Льве Николаевиче Толстом.

Москва сияла огнями, ревела шумом толпы,

А мы слушали вальс русского Сократа.

 

Весело разбирали «Азбуку» для детей.

Потом возвращались в общежитие,

Называли высотку «Волшебной горой»,

Спорили о нравственном смысле жизни.

 

Пройдут годы. Мы будем также его искать

В людных студенческих аудиториях,

В московском дворике на Арбате — всюду,

Где будет слышен нам голос Эдуарда Бабаева.

Москва, 1975-1995

 

Памяти профессора  МГУ

Эдуарда  Григорьевича Бабаева

 

***

Э.Г.  Бабаеву

В ком-то просыпаются стихи.

В ком-то тихо они засыпают.

Кто-то уходит в волшебные сны.

Кто-то в смутные грёзы ночами.

 

Для кого-то восходит солнце

В сонной рассветной тиши.

Для меня сегодня оно взошло

Только к позднему вечеру

 

На ваших занятиях в МГУ.

Москва, 1975

«Своеобразие Льва Толстого как великого художника и мыслителя, — пишет Бабаев, — заключается в том, что всякий раз, когда мы хотим его взять «как итог», он оказывается проблемой» и впоследствии издаст статью «Лев Толстой: итог или проблема» для сборника «Связь времён». В дневнике он оставил запись от  20 февраля 1991 г.: «Среда. Не выходил из дома. Читал, поправлял и сверял с источниками текст статьи».

«Для автора дневника нет дела более важного. И эта научная честность, скрупулёзность, чувство ответственности за слово и перед словом — фундаментальная черта его характера и таланта», — пишет о нём его коллега и  писатель Игорь Волгин в предисловии к книге лекций и статей по истории русской литературы Э.Г. Бабаева «Высокий мир аудиторий» (М., 2008)[3].

После перенесённого инфаркта врачи рекомендовали Эдуарду Григорьевичу оставить педагогику. Он безропотно согласился и продолжал читать лекции, править корректуры, сверять цитаты, вести дневник  до своего последнего дня  — 11 марта 1995 года. Его больное сердце давало перебои, и он на это реагировал почти детскими стихами Осипа Мандельштама:

Неужели я настоящий,

И, действительно, смерть придёт?

В субботу перед очередной лекцией дома он прилёг отдохнуть и умер во сне, забывшись с приёмником на груди, из которого гремел жизнеутверждающий рок. Он прожил честную, достойную, благородную жизнь. Он сумел остаться самим собой. Его родители были выходцами из Нагорного Карабаха (г. Шуша). Э.Г. Бабаев принадлежит к поколению, вкусившему «мало мёда», но сумевшему отстоять «связь времён».

P.S. Я бережно храню письма-открытки Эдуарда Григорьевича Бабаева  разных времён, когда он искренне хотел поддержать меня в трудные минуты  и когда сам нуждался в моральной поддержке, а также письмо его дочери, лингвиста по профессии, Елизаветы, вложенное в посмертное издание книги её отца «Воспоминания» (СПб, 2000), которую она мне прислала в подарок из Москвы в Ташкент. Хочу поделиться этими рукописными реликвиями, написанными шариковыми ручками, с вами, мои читатели!

 

***

Дорогая Гуарик!

Вы устали. Это понятно. Но причин для отчаяния нет никаких. Материал для «Антологии» Вами изучен хорошо,  и написано много. Первые варианты редко бывают удачными, особенно в учебных работах. Надо написать работу набело, сжато и деловито, «по-журналистски»… Основную часть должен составить пересказ (с выписками) статьи Валерия Брюсова. Это так просто! Не усложняйте ни жизни, ни работы! Осенью никаких защит дипломных проектов не бывает. Не сердитесь на мои замечания. Свои работы я переписываю по три раза, не меньше. Ваше письмо меня очень огорчило: я желаю вам добра. Возьмите себя в руки и сделайте то, что необходимо для своевременной защиты. Ваш Э. Бабаев, май, 1975.

 

***

Дорогая Гуарик! Я получил Ваше письмо. Спасибо за память. Очень хорошо помню и Вас, и Ваше дипломное сочинение.  Но в диссертации план — не главное. Пушкин говорил, что он предпочитает стихи без плана — планы —  без стихов. Во всяком случае, не следует тратить слишком много сил и времени на обсуждение одного «проспекта» Вашей работы. Что касается самой рукописи, то почему бы Вам её  не обсудить в том же  самом Институте живописи, скульптуры, архитектуры имени И.Е. Репина, где Вы так удачно дебютировали в качестве искусствоведа? Я уверен, что именно там Вас ждёт новая удача.

Я теперь собираюсь на пенсию (годы прошли) и желаю Вам, как всем моим собеседникам по университету, добра и счастья. С уважением: Э. Бабаев, 1988

 

***

Дорогая Гуарик!

Простите великодушно, что так запоздала с ответом: «жизнь предъявляет свои требования» и не оставляет места для бесед.  Спасибо Вам за память о моём отце и за добрые слова в адрес книги. Она имела некоторый успех (даже попала в тройку наиболее «прозвучавших» в первый месяц после выхода). Были и рецензии — четыре или пять. Бесконечно приятно, что молодые критики, не знавшие лично автора, явно восприняли помимо событийной канвы, нечто большее — память, сквозной ветер времени — т.е. нечто вне- и над- и помимо текста. Думаю, отец был бы рад — он не привык к такому вниманию и ценил хотя бы то, что его книги не залёживались на полках. В Москве книга кое-где ещё продаётся. Я получаю много устных отзывов, — многие читатели считают, что в книге есть что-то лишнее. Меня это радует: всякий находит своё, значит, книга живёт, и её судьба — это её судьба.

Ташкент во времена эвакуации, кажется, становится модной темой. Ко мне уже обращались за какими-то справками, но я могу лишь повторить слова отца: «Смерть  — это когда некого спросить».

Мне, наконец, удалось сделать новый памятник на могилу — небольшой хачкар. Поэт Алла Шарапова побывала в Шуше и привезла земли из этого города, о котором отец так много думал, но где он так и не побывал.

Я много работаю, хотя пропасть времени, к сожалению, тратится на заработки. Пишу работу об А. Кантемире. Мама здорова. В этом году ей исполнилось 80 лет. Если окажетесь в Москве, мы будем рады видеть Вас. С удовольствием посылаю Вам книгу «Воспоминания». Лиза, 2000 г.

 

Гуарик Багдасарова,

выпускница факультета журналистики МГУ, 1975