МЕЖДУРЕЧЬЕ. РАССКАЗ

Раиса КРАПАНЕЙ
Междуречье… так мог бы называться маленький район города Ташкента, расположенный между речками Салар и Бозсу, в обиходе называвшийся грозно – Таштюрьма, ласково – городок, и таинственно – П/Я УЯ 64 ИЗ 1.

Возможно наше Междуречье было менее известно, чем знаменитое Междуречье, расположенное между реками Тигр и Евфрат, с жившими в нём шумерами, вавилонянами, ассирийцами, но и у нас жили не менее достойные и уважаемые люди, приехавшие сюда со всех концов великой страны сразу после окончания войны, ещё не остывшие от жара сражений, потерявшие самых близких людей, с незажившими фронтовыми ранами, и огромным желанием жить.

Три четверти населения городка работали в тюрьме. Остальные - на недалеко расположенном заводе Узбексельмаш, который из военного завода очень скоро стал гражданским и выпускал, ставшими такими нужными в мирное время, сеялки и хлопкоуборочные комбайны.

Но вернёмся к речкам.

Салар… С сожалением глядя на грязный ручеёк с неприятным запахом, который легко можно перепрыгнуть, я вспоминаю её, запомнившуюся с детства: широкую, тёплую, ласковую, с зелёными камышиными островами посередине реки, с плакучими ивами вдоль берегов, старым яблоневым садом, который подкормил витаминами не одно босоногое поколение нашего городка.

Бозсу же, холодная и непредсказуемая, пугала множеством глубоких омутов и вдруг появляющимися на кажущейся спокойной поверхности реки воронками. На её берегах местные охотники отстреливали шакалов и лисиц, фазанов и диких уток, а также снабжали единственного на всю округу скорняка дядю Кузьму ондатровыми и заячьими шкурками.

По берегу реки на протяжении нескольких километров тянулся высокий забор: задыхающийся от жары город пил из неё воду, поэтому здесь находилась таинственная для нас организация – Водоканал, которую охраняла милиция.

Стоит ли говорить, что дети проводили всё лето на берегу Салара, лишь мальчишки иногда делали набеги на Холодную речку (именно так жители переводили Боз Су), пугая потом умеющее визжать население городка пойманным ужиком или полузадушенной болотной крысой.

От центра отгораживал наше междуречье Ботанический сад. Мы побаивались ходить туда: слухи о найденных там трупах, об изнасилованных девушках, о пропавших детях, ходившие среди взрослых, охлаждали любопытство. Только осенью, когда деревья в Ботаническом саду покрывались всеми оттенками красного, жёлтого, рыжего, дети делали групповые вылазки туда, после чего в школе городка появлялись диковинные орехи, ярко красные ягоды колючего кустарника, название которого, длинное и красивое, не могу вспомнить, и букеты из листьев заморских растений. Наша биологичка, добрейшая Евгения Ивановна, сушила их для гербария.

Конечно, самым главным в городке было здание тюрьмы: оно напоминало невысокую крепость, аккуратно выбеленную, с забором по периметру, на котором была натянута ровными рядами колючая проволока, и на видимом отдалении друг от друга стояли караульные вышки с часовыми.

Здание окружали бараки. Один из них и сейчас сохранился – здесь до сих пор проживают уже взрослые внуки тех, кто впервые в них заселился.

Все дороги ведут в Рим!

Не знаю, кто сказал это, да и никто из живших в городке до Рима не дошёл, разве что до Берлина, поэтому эту поговорку, небось выдуманную самими римлянами, подтвердить не мог. Но то, что все дороги ведут в Таштюрьму – это верно: большие и маленькие дорожки, даже узенькая тропинка, петляющая вдоль забора Водоканала, заканчивались перед массивными железными воротами тюрьмы… Припоминается поговорка: «от сумы и от тюрьмы не зарекайся». По мере своего взросления приходила к выводу, убеждалась, насколько она верна – в тюрьму попадают не только воры, насильники, убийцы, но и люди, которые по воле случая или человеческой глупости сталкивались с неумолимым, неповоротливым и тяжёлым, как асфальтовый каток, законом. Горе, теперь уже послевоенное горе, стояло в очередях у маленького домика для приёма передач заключённым и выводило непослушными пальцами этот таинственный адрес П/Я УЯ 64 ИЗ 1 на безмарочных конвертах, вписывая всё новые и новые имена.

Но я хотела рассказать вовсе не о тюрьме, а о не менее замечательном месте, оставшемся в памяти аборигенов и являющимся центром общественной и личной жизни городка.

Приземистое, невзрачное одноэтажное здание мало что говорило бы глазу, если бы не было снабжено вывеской с ярко красными четырьмя буквами БАНЯ и маленькой котельной, прилепившейся к ней.

Конечно же это была баня!

Даже старожилы уже не помнят, что появилось раньше: тюрьма или баня? Я же по своему разумению и опыту своих прожитых лет уверена, что всё-таки баня. Её обслуживала семейная пара – тётя Пана и её муж, имя которого уже никто не помнит. Они абсолютно не подходили друг другу, как считали все, кто их знал, а знал их весь городок. Хочешь – не хочешь, а раз в неделю, кто со своим тазиком и веником, а кто и без, шли в это замечательное место.

Пана была полной, но лёгкой на подъём женщиной. Добрая и смешливая, одетая в любое время года в старенький байковый халат, она ловко переходила из женской половины в мужскую, успевая по дороге обилечивать вновь прибывших, посудачить с зашедшей просто так по пути знакомой, успевая сбегать в магазин за пивом или чекушкой для особо дорогого клиента.

Муж был полной её противоположностью. Маленький, худой и чёрный, он почти не выходил из котельной. Помню его, слегка прихрамывающего, с тележкой летом, с самодельными санками зимой: в них он возил дрова и уголь из кучи, которую вываливали за баней на пустыре.

Их единственный сын, очень похожий на отца, был на несколько лет старше нас, гордо носил кличку Шмель (их фамилия была Шмельковы) и сам напоминал это опасное насекомое: его остерегались, потому что в пьяном виде он был способен на абсолютно непредсказуемые и порой жестокие поступки. Впервые он сел в тюрьму в 17 лет, когда ограбил аптеку. Токсикомания, слово которое звучит сейчас так обыденно, только делала свои первые шаги, и продающиеся без рецептов ноксирон, этаминал натрия, кодеин привлекали любителей покайфовать. Пять таблеток ноксирона с пачкой кодеина вызывали эффект полёта… и Шмель залетел на два года в тюрьму, через решётки которой мог созерцать прилепившийся к забору тюрьмы двор родного дома.

Но всё это будет потом.

Вернусь к рассказу о бане.

Кроме своего прямого назначения, баня выполняла функцию информационного центра городка и по сути являлась школой жизни для всех её обитателей без исключения. Именно в бане окончательно и бесповоротно выносился вердикт тому или иному происшедшему событию, вдруг взволновавшему не только женское, но и мужское население кипящей тайными и явными страстями Таштюрьмы.

О-о-о! Здесь знали всё!

Любой происшедший факт выставлялся в такой наготе, что те несчастные, которые вольно или невольно становились очередными героями случившегося, махнув на всё рукой, пускались во все тяжкие, тем самым подтвердив правоту пословицы, что «дыма без огня не бывает».

И только Горе, которое таилось за углом, глядя на расшалившихся, как малых детей, людей… и только Смерть, которая выхватывала себе очередную жертву, объединяли людей в удивительное Братство Человеков, вдруг вспоминающих о недолговечности жизни на Земле, страданиях которым они являлись и свидетелями, и участниками.

Чаще умирали мужчины. Их беспокоили незаживающие раны, останавливались их уставшие сердца, и война снова и снова напоминала о себе торжественной позолотой похоронного оркестра, медалями и орденами, приколотыми к подушечке с бархатным зелёным лоскутом... готовым обелиском, красную звёздочку которого прямо на месте докрашивали суриком… тщательно выписанными датами прихода и ухода такого короткого солдатского века... венками из искусственных и живых цветов от жены... от родных… от… от… от…

Обычно собирались перед клубом. Говорили речи, затем важный и гордый распорядитель похорон объявлял минуту молчания, и вот уже процессия идёт за стареньким грузовичком с открытыми бортами… сторонний глаз выхватывает вдову в чёрном, с опухшими от слёз и недосыпания глазами, которую поддерживают под руки совсем недавние её подруги-врагини.

– Что же баня? – спросите вы…

Построили четырёхэтажные дома для сотрудников тюрьмы. Удобства, о которых так мечталось, сделали жизнь городка более закрытой. Баня стала не-рен-та-бель-ной, как однажды решили граждане начальники, и те, кому не посчастливилось иметь в доме белое сверкающее многовёдерное, полутораметровое чудо, вынуждены были ездить в баню в центр: наличие там парикмахерской и буфета с жигулёвским пивом сглаживали неудобства от езды в автобусе.

Здание бани приспособили под склад. Шмель, вернувшись из очередной отсидки, не застал отца… А скоро и тётя Пана, не жалуясь ни на жизнь, ни на нездоровье, незаметно для окружающих умерла. Но ещё долго, проходя или проезжая мимо совсем уже вросшего в землю домика со ржавой трубой, мы с чувством ностальгии говорили: «Помнишь, здесь была наша баня!..»

 

журнал Звезда Востока, №1, 2021 г.