Мифы Зальцбурга. Главные оперные премьеры года. Часть 2. Женщина в черном

В Зальцбурге проходит 99-й оперный фестиваль, собравший, как обычно, все главные имена в мире классической музыки. На двух ключевых премьерах — операх «Медея» и «Альцина» — побывал главный редактор журнала «Сноб» Сергей Николаевич.

 Cпектакль «Альцина»   Фото: SF/Matthias Horn

У безупречной во всех смыслах оперной дивы Чечилии Бартоли есть одна слабость — музыка, написанная для певцов-кастратов в XVII и XVIII вв. За свою тридцатилетнюю карьеру она неоднократно покушалась на их репертуар, а в нынешнем году посвятила им даже собственный музыкальный фестиваль, проходящий в конце мая в том же Зальцбурге на праздник Св. Троицы, с привлечением известных историков, видных музыкантов и даже медицинских светил. Сработал трансгендерный тренд, столь актуальный в наши дни, плюс это действительно очень хорошая музыка. Как и тридцать лет назад, неутомимая Бартоли продолжает поиски клавиров забытых опер и музыкальных сочинений, предназначенных для очень высоких мужских голосов. Азарт первооткрывательницы на равных сосуществует в ней с талантом выдающейся певицы, сделавшей своей судьбой и профессией музыку эпохи барокко. 

У Бартоли есть интересные размышления о решающей роли певцов-кастратов в развитии мировой оперы. По ее убеждению, именно такие звезды, как Сенесино, Каффарелли, не говоря уже о Фаринелли, были настоящими поп-идолами. В них влюблялись, им поклонялись, их перекупали столичные и придворные театры за баснословные деньги. Наконец, именно для них лучшие композиторы сочиняли свою музыку. 

Один из признанных шедевров, дошедших до наших дней, — это опера «Альцина», написанная Генделем специально для прославленного певца-кастрата Джованни Карестини. Поэтому неудивительно, что для фестиваля в Зальцбурге Бартоли выбрала именно ее. Тут все сошлось: и грандиозная музыка Генделя, одного из главных столпов оперного барокко, и маньеристская манера давнего сподвижника Бартоли режиссера Дамиано Мичеллето, и участие звездного контратенора Филиппа Жарусски, согласившегося в третий раз спеть Руджеро, и великолепная Сандрин Пийо, большая мастерица, признанный знаток барочного репертуара, исполнительница роли Морганы.

Ну и наконец, роль злой волшебницы Альцины. Гендель писал ее как будто в расчете на Бартоли. Будто сам слышал ее виртуозные трели, словно сам был ослеплен и покорен ее колоратурной пиротехникой, какой больше ни у кого нет в мире. Альцина здесь и хозяйка гостиницы, властно распоряжающаяся своим немногочисленным персоналом, и неотразимая собственница, завлекшая в свои сети красавца Руджеро, и таинственная пришелица из какого-то сумрачного зазеркалья и чьих-то мучительных снов. 

Все пространство сцены поделено на две части — жизнь и сон. За мутным экраном во всю ширину сцены, как рыбы в аквариуме, возникают полуголые мужчины. Они и есть жертвы Альцины, те самые, кого она когда-то обратила в бессловесных животных, кто томятся за стеклом, как в клетке, кто на самом деле лишь фон для ее выходов и перемещений по сцене. Время от времени на сцене еще появляется маленькая девочка в черном — Альцина в детстве, — и босая старуха с космами седых волос. Образ ненавистной старости, который страшит и одновременно притягивает героиню Генделя. Она не может оторвать от нее глаз. Она узнает в ней себя, каждый раз отшатываясь в ужасе. Собственно спектакль об этом — о жестокости времени, не подвластного ничьим чарам, о безнадежности последней любви, у которой нет будущего, о страхе смерти, которая безразлично смотрит на нас из зеркальной мглы. Еще никогда пение Бартоли не было так меланхолично. Ее Альцина, конечно, чудовище, Monster sacre («Священное чудовище»), как любят называть французы своих великих артистов. Но это грустное чудовище, живущее в предчувствии скорой гибели, в ожидании неминуемой катастрофы. И от этого какой-то траурный обертон постоянно присутствует в ее голосе, какая-то черная тень неотступно скользит вслед за ней по сцене. Может быть, поэтому знаменитая ария второго акта, когда Альцина узнает о предательстве Руджеро, поставлена как крушение мира. 

Cпектакль «Альцина»   Фото: SF/Matthias Horn

Чечилия Бартоли не просто проклинает неверного возлюбленного, она проживает и переживает Апокалипсис. Фантастическая по красоте картина возникает у нее за спиной. Эти тянущиеся к ней со всех сторон исхудавшие руки, голые мужские торсы, какие-то свисающие с небес обледенелые, кровоточащие ветви сказочных деревьев. А в центре все этого живописного хаоса женщина в черном. Она будет сопротивляться до последнего. Она не в силах смириться с неизбежностью. Ее главное оружие — несравненный голос. Ее главное спасение — великая музыка. В каком-то смысле в «Альцине» Бартоли инсценирует собственную судьбу большой артистки и мощной личности, предпочитающей играть по своим правилам, не пожелавшей подчиниться общепринятым законам оперного шоу-бизнеса, идущей своим одиноким путем женщины в черном и поющей музыку барокко. 

Конечно, быть с ней на равных дано только избранным. Даже прекрасный Филипп Жарусский, для которого роль Руджеро стала талисманом и ключевой в оперном репертуаре, невольно теряется перед драматизмом и неистовым напором Бартоли. Его все еще неземному, ангельскому голосу не хватало, на мой взгляд, свободы, а игре — живой энергии. Он безупречно чисто выпевал свои арии, добросовестно проводил любовные сцены с Брадаманте (Кристина Хаммерстрем), но в драматических сценах был слишком аморфен и нерешителен. Вся инициатива была целиком и безоговорочно отдана Бартоли. И даже трудно сейчас вообразить, что во времена Генделя именно от согласия звездного исполнителя на роль Руджеро зависела судьба всей постановки «Альцины».

Чечилия Бартоли. Cпектакль «Альцина»   Фото: SF/Matthias Horn

…Как и прежде, Зальцбургский фестиваль имеет свою основную тему. Два года назад новый художественный руководитель фестиваля Маркус Хинтерхойзер сформулировал ее как тему власти. В прошлом году это была страсть. Нынешний фестиваль проходит под знаком прикосновения к мифу. Мифы оживают и рушатся. Мифы торжествуют в своем неприступном величии и развенчиваются в пыль у нас на глазах. Собственно, две главные фестивальные премьеры Зальцбурга — «Медея» и «Альцина» — предлагают свои пути постижения мифов. А как сказал знаменитый композитор, итальянец Луиджи Ноно, чтобы проложить путь, надо его пройти.

Источник: https://snob.ru/