Ашот ДАНИЕЛЯН. Рассказ "Касаясь струн Кото"

«…мы с тобой в чудеса не верим,

оттого их у нас не бывает».

Д. Самойлов

Порой я ловлю себя на мысли, что очень отчетливо и ясно могу представить себе молодого человека или девушку в старости или, скажем, какими они будут лет через 5-10, даже мельком взглянув на них.

В метро ли, в парке или книжном магазине, попадись мне на глаза кто-нибудь не старше 45, мое воображение (если оно не занято вселенскими измышлениями) мгновенно включало свой странный механизм: я называл себе возраст – 20-30-45 лет – и какой-нибудь патлатый парниша, уныло жующий жвачку, в считанные секунды превращался в седовласого старца, горделиво причмокивающего беззубой челюстью.

Пика натуралистичности эти способности достигали при виде полненьких девушек невысокого роста: я мог представить их молодыми мамами или лучше бабушками в огромных очках и выцветших платьях в горошек из коллекции «Весна-Лето 2000», ругающих своих внучат за то, что те неаккуратно едят шоколадный пломбир. Все это случалось непроизвольно, то есть это видение было скорее неким тайным праздником подсознания и управлению практически не поддавалось.

Порой бывало жутко, иногда я смаковал момент, временами это просто бесило. Я смирился с этим «даром», приготовился прожить с ним всю оставшуюся жизнь и, чтобы не прослыть чудаком, помалкивать об этом. О видениях знали только несколько моих друзей, которые растрачивали жизни: они прожигали каждый час своего существования бездумно и легкомысленно, подобно тому как дети прожигают через увеличительное стекло сухие листья.

Люблю зоопарк осенью: немного сентиментально, но это одно из тех мест в Городе, где можно укрыться от суеты и шума, снять все свои маски и просто расслабиться, спокойно прогуливаясь по аллее вдоль клеток с хищными птицами и обиженными неволей зверюгами. Зоопарк в большом городе похож на один из этажей известного всем ковчега.

В этот ярко-желтый осенний день я пришел в зоопарк проведать камышового кота и даже припас для него гостинец – невкусный леденец, доставшийся мне на сдачу при покупке сигарет. Еще в прошлый визит меня обеспокоили его гипнотические, колдовские, неподвижные глаза, в которых отражалась вселенная.

И вдруг меня осенило: если при помощи своего странного механизма я могу видеть, как люди будут выглядеть в будущем, то наверняка смогу увидеть и себя – хотя бы таким, каким стану лет через 6-7. Мне срочно нужно было отыскать что-то неподвижное, глубокое, отражательно-волшебное. Зеркало! И, зная, что зоопарк, несмотря на все его дополнительные развлечения, не место для поиска, я стремительно направился к выходу.

Меня остановила надпись неподалеку от вольера со львами, которая гласила: «Комната страха и смеха всего за 100». Наименование валюты указано не было, это меня несколько заинтриговало: может быть, речь шла о морских раковинах или детских щелчках по лбу? Зная, что в комнате смеха найдется хотя бы одно зеркало, не искажающее реальность, я отправился к аттракциону.

На входе никого не было, и заветная сотня чего-то пока осталась при мне. Я вошел внутрь. Справа, насколько я понял, была комната страха – из нее доносился истошный вопль какого-то вурдалака, но приключение мне показалось сомнительным, и я сразу повернул в комнату с кривыми зеркалами. Не обращая внимания ни на что другое, я отыскал то самое «нормальное» зеркало, пододвинул случившееся рядом плетеное кресло и, удобно усевшись, пристально стал смотреть в глаза и чуть выше переносицы парню, сидевшему напротив…

 

…Зима в средней полосе Японии выдалась на редкость холодной. Холод был везде: в гипсокартонных стенах маленьких квартир, в запотевших окнах автобусов, в прохожих, греющих руки в рукавах, и, казалось, даже кондиционер «зима-лето» не греет, а только перемешивает холодный воздух с еще более холодным. Вот уже полгода я жил в маленьком провинциальном городке к северо-востоку от Токио.

Как и все провинциальные города Японии, мой город славился своими бескрайними рисовыми полями, енотовидными собаками, сплетнями и душещипательным названием – «Остров Счастья» (в переводе, конечно).

На Острове Счастья я зарабатывал себе на хлеб тем, что преподавал или, точнее, проповедовал русский язык в небольшом частном институте. За полгода усердных занятий мои не по годам способные студенты выбрали для себя из всего курса лекций несколько расхожих понятий вроде «привет», «Катюша», «балалайка» и «гласность» и ничего, кроме них, не знали. Однако я по этому поводу не стал сильно переживать, всем поставил «отлично» по русскому языку за зимнюю сессию и отправился на каникулы.

Жизнь моя текла спокойно и размеренно, как небольшая река в сумрачном лесу, где ухают совы. И лишь иногда, возвращаясь с работы поздним поездом и завидев там какого-нибудь старичка или молодую девчонку, дремлющих неподалеку от моего сидения, я ощущал смутное чувство раздвоенности.

Далеко не каждый иностранец, живущий в Японии, мог бы похвастаться тем, что у него есть друзья японцы. Странно, но многие японцы до сих пор считают, что иностранец обязательно заразит их какой-нибудь неизлечимой болезнью, совершит покушение на семью императора или, как минимум, плюнет в спину. Поэтому при любом удобном случае они не преминут дипломатично спросить: «Какова цель вашего пребывания в Японии?» Недоверие и подозрительность к иноверцам прививается с малых лет вместе с инъекциями от кори и краснухи, и, чем лучше ты знаешь культуру и язык – тем выше твой статус как шпиона-профессионала.

Единственным наглядным примером взаимопонимания и доверия между инородным и японским началами для меня был союз Йоко Оно и Леннона, но я до сих пор не могу успокоиться и простить Йоко развал моей любимой группы, так что пример предлагаю считать неудачным.

Я всегда любил правила за то, что в них случаются прекрасные и необъяснимые исключения. И именно зимой 2010 пьяного года, японские боги Идзанами и Идзанаги в виде исключения снова слились воедино на равнине Высокого неба и окунули свое нефритовое копье в пучину Великого океана. Я пока был занят изучением иероглифов, которые, казалось, изучали меня, выпучивая свои глазки-квадратики, то ухмыляясь, то змеясь причудливыми изгибами, никак не желая поддаваться дрессировке, и вел интеллектуальную войну с сигаретным автоматом неподалеку от института, надеясь облапошить его на пару-тройку бесплатных пачек Lucky Strike. И однажды именно там, возле института, прямо за моей спиной, именно с того божественного копья упали две капли и превратились в двух замечательных друзей – Ямакисана и Норикуна.

– Вы, европейцы, ни черта не смыслите в алкоголе, – пробубнил Ямакисан заплетающимся языком так, будто я был единогласно выбран всеми европейскими народами их главным представителем. – Вы пьете слишком крепкий алкоголь только ради того, чтобы, напившись, отплясывать джигу на столе или под аккомпанемент расстроенного пианино бить друг друга по морде, не ведая, что творите.

– Ну, скажем, джигу танцевать я не умею, да и пианино в такой час тут вряд ли достанешь, но если ты будешь продолжать в том же духе, то я охотно угощу тебя настоящей европейской оплеухой! – сказал я обиженно, прикуривая сигарету, купленную во вражеском сигаретном автомате, который все еще не сдавал своих позиций.

– Я говорю совсем о другом, – не унимался Ямакисан, – ведь алкоголь – это великий Сенсей, к которому нужно прислушаться, который может научить многому. А тут, получается, ты, смертный, приходишь без приглашения к нему домой не постучавшись, не вытерев ноги, будишь его и заявляешь: «Вот он я, такой расчудесный, явился! Сыграй-ка мне что-нибудь из Led Zeppellin на своем щямисене, а я плясать буду!» Сенсей тебя бац бамбуковой палкой по башке, и ты спишь без задних ног, и снится тебе всякая чушь, а наутро – похмелье. Сенсей достоин уважения!

Ямакисан говорил страстно и возбужденно и был похож на хитрого дракона с одной из средневековых гравюр.

– И чему же может научить меня твой Сенсей, о великий красный дракон? – спросил я.

– Да чему захочешь, если ты, конечно, готов к уроку. Он может ускорить силу твоей мысли в сотни раз, может дать тебе друзей, ведь это он нас с тобой познакомил, может научить тебя видеть людей такими, какие они есть на самом деле. Но если будешь дурака валять, он позовет демона и станешь ты его рабом.

Он подозвал официанта, одетого на манер крестьянина времен атаки японских ВВС на Перл Харбор, который наполнил наши стаканы «с горкой» подогретым Сенсеем. Мы сидели в нашем излюбленном месте под названием «Джин бей». Там было тепло и уютно, подавали бесплатную капусту под соусом на закуску и, конечно, превосходное сакэ как для учеников Сенсея, так и для рабов демона. Самое главное, в этом заведении не было ни малейшего намека на пафос, наверное, поэтому мы и полюбили его. Ямакисан пил только в определенных местах и в определенные дни, и я взаправду начал подозревать его в некой тайной связи с Духом вина…

Меня разбудила песня «Last Christmas» в пронзительном исполнении Джорджа Майкла (никогда не мог понять, где у него имя, а где фамилия!) – это звонил мой мобильник. Взглянул на часы: 8 утра пасмурного, серого и холодного утра. В такой недобрый час мог звонить только один человек, который жил вне времени и человеческих приличий, – это был Норикун. Я нехотя взял трубку и хриплым голосом выдавил:

– Алло…

– Алло, это говорит с тобой Норикун, надеюсь, что не разбудил, – как ни в чем не бывало проговорил он, хотя точно знал, что по субботам я встаю не раньше 12. – У тебя есть время? – начал он свои штучки, в голосе была одышка.

– Ближе к делу.

– Срочно приходи ко мне, это очень важно, я купил кран!

– Э-э-э… кран, из которого вода течет?

– Да нет, большой черный кран!

– И что, из него ничего не течет? – я пытался разлепить веки.

– Да нет, приезжай – увидишь.

Мне стоило немало усилий встать, сварить кофе, одеться и оседлать свой скрипучий велосипед. Через полчаса я был у него.

Картина была очень странной, она напомнила мне почему-то далинианскую «Предчувствие гражданской войны», только в более урбанистическом варианте. В небольшой комнате в псевдояпонском стиле ютилось огромное железное чудовище – шестиметровый кран для профессиональной видеосъемки, сложенный неимоверное количество раз. Под этим монстром сидел Норикун в позе лотоса с блаженной улыбкой на лице, левой рукой поглаживая своего питомца по железной лапе.

– Ну как? – спросил он.

Я не знал, что отвечают в таких случаях, и просто сказал:

– Да, действительно большой и черный.

Норикун работал в небольшой частной фирме, которая занималась тестированием принтерной техники на износ. Зарплата небольшая, перспективы нет, но работа ему явно нравилась. Целыми днями он заряжал принтер чистыми листами и печатал одну и ту же картинку до тех пор, пока почерк принтера не становился неверным и, вконец обессилев, принтер испускал душу в виде густой дымки со сладковатым запахом. Таким образом, Норикун шесть дней в неделю одерживал маленькие победы человека над техникой и являлся единственным в своем роде собирателем принтерных душ, что ему импонировало.

Он жил в мире вещей, любил вещи, и, похоже, они отвечали ему взаимностью. Его квартира напоминала маленький, но добротный экспоцентр «Техника–2010»: 3 больших телевизора, аудиосистемы с колонками и без, тостеры, микроволновки, пылесосы, 5 хороших электрогитар и одна акустическая (впрочем, ни на одной из них он играть не умел и поэтому постоянно просил меня сыграть что-нибудь из Radiohead).

Может быть, он умел слышать те звуки, которые могли бы издавать незадействованные предметы – «потенциальную музыку»? В туалете хранился неисчерпаемый запас туалетной бумаги, которую он в течение нескольких лет выкрадывал из туалетов ресторанов и супермаркетов, мотивируя это тем, что так можно надолго продлить хорошее впечатление от ресторана, и советовал мне делать то же самое. Помимо прочего, у Норикуна было 3 цифровых видеокамеры, и я полагаю, что в глубине души он все же хотел стать независимым и гордым кинорежиссером, снимающим малобюджетные, но очень содержательные фильмы о жизни вещей.

Пока же он снял один единственный фильм – получасовое дрожащее видео, повествующее о печальной судьбе мертвой крысы. Все полчаса – ничего, кроме дохлой крысы, которую он случайно нашел возле своего гаража однажды летним утром, шипения цикад на заднем звуковом плане и редких комментариев самого режиссера. Я видел это видео много раз, потому что каждый раз, когда я приводил гостей, Норикун предлагал всем чаю и обязательный просмотр своего безымянного фильма.

Внимательно, как хищник, наблюдая за смотрящим, который начинал морщиться и косо поглядывать на Норикуна, он заливался истерическим хохотом так, что становилось жутко.

Порой мы с ним общались даже не разговаривая. Я просто сидел за столом, пил кофе и наблюдал, как Норикун сидит в центре своей сокровищницы с электрической мухобойкой в руках, истребляя надоедливых мух, посягающих на его богатства (мухи были настоящие).

С таким мироощущением я встретился впервые в жизни, это было то самое пьянящее чувство первопроходца, ступившего на terra incognita чужой загадочной души. Надо отметить, что все причуды не мешали Норикуну быть просто хорошим человеком, интересным в общении, добрым и по-детски наивным. Мы с Ямакисаном сразу полюбили его и принимали таким, какой он есть. А он, найдя в нас понимание, высунул, хоть и ненамного, голову из «вещной» среды и в знак благодарности постоянно покупал Ямакисану выпивку, а мне дарил электробритвы, видимо, слегка завидуя ежедневным всходам на моем лице, что для японцев – редкость.

Однажды после небольшой прогулки по городу мы забрели в кафе, примыкающему к прачечной, вывеска которой гласила «Good sleep and no pain». Я перевел название, и Ямакисан, подумав, заявил, что в подвале этого здания находится подпольный центр по эвтаназии, и если он ошибается, то мы обедаем за его счет. Мы подошли ближе и заглянули в маленькое окошко цокольного этажа. Горы добровольно и безболезненно уходящего из жизни белья мирно покоились на стеллажах в ожидании всех стиральных кругов ада, центрифужного колеса Сансары и последующей реинкарнации.

В кафе было тепло. Я заказал двойную порцию жареной говядины с рисом, Ямакисан предпочел сукияки и варенный тофу, а Норикун попросил чайник с кипятком и касу. С видом истинного гурмана он достал из кармана пакет с быстрорастворимой лапшой и состряпал незавидный обед. Оказалось, что Норикун уже длительное время питается исключительно растворимой лапшой, считает ее необычайно вкусной и полезной. Он перепробовал практически все виды лапши, выпускаемой в Японии. Но, как выяснилось позже, на этом его любовь к ней не заканчивалась. Чтобы переключить тему разговора, Ямакисан начал болтать о женщинах.

– Норикун, тебе нравятся женщины? – этот вопрос интересовал нас обоих, потому как мы ни разу не видели Норикуна в дамской компании.

– В общем, да, – помедлив, ответил тот и добавил: – Я не общаюсь с ними, потому что нахожу их скучными.

– Ну хорошо, а если тебе захочется покувыркаться там… ну… ты понимаешь… – не унимался Ямакисан.

– Мне это не нужно, слишком проблематично, и в итоге можно заболеть чем-нибудь, – ответил Норикун и, выждав минуту, нерешительно поведал, что знает один очень проверенный и эффективный способ, как заняться любовью с растворимой лапшой. Этот секрет он заберет с собой в могилу, иначе мужчины потеряют интерес к женщинам, и человечество вымрет.

– Шутка? Глупость? Философское предвидение? В тот вечер мы больше ни о чем серьезном не разговаривали.

Рождество в Японии празднуется с размахом: мерцающая иллюминация заливает своим дрожащим светом каждую узкую улочку даже самого периферийного городка, счастливые детишки проверяют на прочность и подлинность бороды Санта Клаусов, кстати, абсолютно трезвых и вменяемых, отчего они сильно проигрывают нашим Дедам Морозам по атмосфере волшебства и праздника.

Это рождество я провел без своих друзей.

Я подрабатывал тем самым Санта Клаусом, развлекая детишек в детском саду танцами а-ля «лезгинка» или «казачок», рассказывая про своих друзей, северных оленей, одного из которых зовут Рудольфом, что лично у меня вызывает ассоциацию со словом «штурмбанфюрер», а никак не с красноносым оленем. Но 31 декабря, выдыхая густой пар, я спешил по обледенелой мостовой в «Джим бей», где меня ожидали Ямакисан и Норикун. Там было полно народу, все были довольные и кричали что-то веселое и невнятное. Ближе к 12 хозяин заведения раздобрился и подарил нам пятилитровый бочонок специального новогоднего сакэ.

Несмотря на то что моя голова все еще оставалась ясной, все остальное было парализовано сладким ядом Сенсея, и мои попытки встать закончились звучным падением на деревянный пол вместе со стулом, что было встречено с пониманием и даже веселым одобрением. Мои друзья тащили меня до самого храма, где проходила новогодняя служба.

Храм был прекрасен: весь окутаннный снегом, громадный, тяжелый и в то же время живой, похожий на спящего Атланта, подпирающего новогоднее небо угловатым мощным плечом. Теплые пальцы прожекторов бережно гладили его могучий торс и, как наброшенную циновку, крышу храма, с любовью убаюкивая его.

Когда подошла моя очередь бросать монетки в жертвенник и бить в колокольчик, я уже стоял на ногах сам. Никогда не мог запомнить этот ритуал в правильной последовательности. Я дернул за канат, и колокольчик глухо зазвенел бронзой, я хлопнул в ладоши два раза и с надеждой попросил о прощении и еще о чем-то хорошем. После чего полез в карман и с пригоршней звенящих монеток случайно бросил в жертвенник единственный ключ от своей квартиры.

– Ну и ладно, – подумал я, – будем расценивать это как хороший знак!

Ямакисан заметил, что ключ улетел, но не стал задавать вопросов, а вместо этого достал ключи от своей «Volvo» и тоже бросил их. Норикун пожертвовал своим ключом от велосипеда.

Мы почувствовали, что боги, видимо, хотят от нас чего-то большего, нежели чем стоиеновая монета. Может быть, показывали, что вот такие минуты, как сейчас, в жизни человека – самые правильные и главные. Не цени то, что ценится меж людьми, смело жертвуй всем в эти мгновения просветления! Пытайся все твои земные поступки превращать в священный ритуал!..

Все пошли в главный зал храма, который назывался залом плачущего Дракона. Мне стало душно, и я двинулся дальше – в плохо освещаемое помещение, где никого не было. В конце зала я заметил нечто тускло светящееся, манящее. Стало страшно, но все же я рискнул подойти ближе. И внезапно увидел свое отражение сразу в четырех старинных бронзовых зеркалах...

 

…В зоопарке стало тихо: зверье разбрелось по своим берлогам, пахло пылью и жжеными листьями. Припозднившийся ветер тихими аплодисментами шелестел над головой растопыренными ладошками клена. Всё в природе ожидало появления изогнутой сабельки молодого месяца. Слегка подгулявший сторож слегка дрожащей рукой вставлял ключ в висячий замок аттракциона «Комната страха и смеха»...

 

Журнал "Звезда Вотоска" №6