В разделе «Проза» публикуется пронизанная ностальгическими воспоминаниями о первой любви и молодости поэтико-романтическая повесть Рифата Гумерова «Вначале было Слово...», в которой органично перемежаются проза и стихи. В повести нет четко выстроенного сюжета, но прекрасно передано настроение времени.
Андрей Гродзинский, другой отечественный автор, прозаик и поэт, хоть и молод, но уже широко известен: его произведения напечатаны в различных изданиях и переведены на несколько языков. В ЗВ он дебютирует рассказом «Странник» о неосуществимой мечте – свободе от всего того, что ограничивает в жизни, что делает человека зависимым.
Не может не вызвать сочувствия история, рассказанная россиянином Юрием Япрынцевым в повести «Оставленное сердце», посвященной жизни брошенных в чернобыльской зоне отчуждения собак и их потомства, которые выживают как могут.
К 70-летию Сергея Гордина редакция публикует его стихотворную подборку «Несет нас времени река» и поздравляет автора с юбилеем.
Подборка стихотворений Вики Осадченко «…снять ржавчину с сердца» – из ее сборника «Другие звери», вышедшего в Ташкенте небольшим тиражом. Стихи Ефима Фогеля – это «Раздумья» (так называется подборка) о жизни и смерти, об одиночестве, обмане, коварстве и прочих составляющих бренного существования на земле.
Среди переводов – три с узбекского (рассказ Шарофат Ашуровой «Тандыр для невестки» о сохранении народных традиций в переводе Мухаббат Исроиловой, повесть Дилором Ёрматовой «Нодирабегим» о трагической судьбе узбекской поэтессы конца первой половины ХIX в. в переводе Саидахмада Шукурова и стихотворная подборка Мухиддина Абдусамата «Кружилась земля, уходя из-под ног…» в переводе Николая Ильина) и перевод с английского Замиры Касымовой статьи Кристофера Форта «Интерпретация романа Чулпана «Ночь и день» в литературной критике».
«Новички» номера – студенты-участники Республиканской научно-практической конференции «Молодая филология Узбекистана – 2024» – юные литературоведы З. Зейтуллаева и Г. Сайтуллаева и начинающие поэты Малика Назирова, Андрей Каминский, Рэйхана Назарова, Егор Мясоедов. Творчество молодых предваряет предисловие Елены Каминской «Верность научным традициям».
Публикацией эссе-воспоминания о старом Ташкенте и людях, некогда его населявших, «Его величество “Пятак”» журнал вспоминает о филологе, журналисте, писателе Сухробе Мухамедове, главном редакторе журнала «Звезда Востока» (в начале двухтысячных) в рубрике «Возвращение к читателю». В 2024 г. писателю исполнилось бы 85 лет… Краткий биографический очерк о жизни С. Мухамедова «Музыка неравнодушного сердца» в качестве послесловия написал Алексей Кирдянов.
В рубрике «Литературоведение. Литературная критика» Николай Ильин, как всегда, с интересным исследованием. На этот раз под его «микроскоп» попала поэзия Баха Ахмедова в статье «От кофе до мироздания».
Саодат Камилова в своей статье проводит сравнительно-типологический анализ развития узбекской и русской литератур, выявляя сходство и различия; Маргарита Шин знакомит читателя с одной из функций такого важного компонента текста, как заглавие, а Зульфия Пардаева – с художественной интерпретацией исторической действительности.
История католического храма – Собора Святейшего Сердца Иисуса, или, как его называют ташкентцы, «польского костела», так необычно выглядящего на общем фоне города, продолжает волновать архитекторов и историков. На сей раз костел привлек внимание писателя Александра Махнёва, который предстал в необычном для себя амплуа документалиста в статье «Сооружение, удивительное во всех отношениях» (см. рубрику «Караван истории»).
Рубрику «Философия искусства» в № 3 представляют музыковеды Алина Кутлучурина и Ленара Аппазова и художник Татьяна Фадеева, освещающие актуальные вопросы музыки и изобразительного искусства.
____________________________________________________________________
Сегодня на сайте публикуем рассказ Андрея ГРОДЗИНСКОГО
СТРАННИК
Море. Безупречное, безмятежное, такое близкое, доступное, неповторимое. Его запах, от которого появляется привкус соли во рту; ветер, который не может быть непопутным; желание, которое поначалу переливается слегка игривыми волнами, затем перерастает в неподдельную страсть – шторм, бурю, стремящуюся убрать случайных странников с пути, проверяя их верность и преданность своей безграничной власти.
Он лежал в каюте. Она для него была и домом на земле, и квартирой на сотом этаже, и даже произведением искусства, когда он в порыве ночного воодушевления ходил из стороны в сторону, вторя порывам волн, которым всецело доверял.
Он забыл, что такое время – его больше не существовало. Иногда он думал, что умер, но потом отчетливо осознавал, что жив: рай может быть только на земле. Ничего нет после смерти. Абсолютно ничего. Проклятая пустота. А раю место здесь, на земле, – среди правды и лжи, горечи и счастья, среди живых, которые знают, что однажды умрут. И искать его не надо: вот оно, слегка прикрытое бесконечными водными просторами, уносящими странника вместе с его кораблем куда-то вдаль.
Его никогда не заботил вопрос, а куда же он плывет? Он знал, что путешествию не будет конца, а если и будет, то этот выбор сделает он сам – беспристрастно, обдуманно, расчетливо. А пока было хорошо. Днями напролет он спал, говорил во снах сам с собою и с морем – своим единственным другом, понимающим его человеческую натуру как никто другой. Ночью же бодрствовал, чтобы еще раз взглянуть на тот невероятный закат: ряды облаков расступались, окрашиваясь в ярко-красные тона, давая наблюдателю напоследок увидеть солнце, и солнце, словно прожитый день, угасало на горизонте.
Он всегда мечтал жить на море, однако, переступив сначала порог юношества, а затем и взрослой жизни, понял: лишь буквальное исполнение этого желания может быть для него приемлемо. Ему не хотелось иметь дом у моря – нет. Он жаждал стать его частью, быть постоянно в его порою неприветливых и холодных водах, но при этом проходить через все трудности вместе, как если бы он нашел человека, с которым жизнь превратилась в порыв ветра, с которым ему всегда по пути.
Какое-то умиротворение настигло его в день, когда он купил свой корабль, но, только отчалив, он ощутил вкус свободы так же явно, как и то, что даже если кто-то и ждет его на берегу, это не будет для него веским доводом для возвращения. Плыть, поднимая белый парус, останавливаться, смирно подчинившись штилю, смотреть в иллюминатор, когда шторм садится за морской рояль – он силился, пытался найти то, что может вернуть его на берег, но, не найдя ничего стоящего, снова становился спокойным, счастливым и, наблюдая за стаей дельфинов, шептал: «Боже! Я наконец-то нашел его».
Все, что происходило когда-то в прошлом, при различных обстоятельствах с присущими им местами, теперь было заключено в рамки корабля.
Берега для него как будто не существовало. Он даже думал, что берег – это ад. Как же это оказалось просто – найти рай и ад, про которые говорили, писали, которыми поучали и которых заставляли бояться. А они здесь – море и берег, его рай и ад.
Не было смысла в предательстве – он давно уж не вспоминал об этом слове. Оно его больше не тревожило, не рвало нутро, не приводило в неистовое трепетание душу, искавшую справедливость и не нашедшую ее ни в ком из рода человеческого. Теперь он знал: справедливость – есть иллюзия, берущая свое начало в ожиданиях доброй воли, но ведь добро, как и зло, неоднородно и неоднозначно.
Ночами он слушал песни ветра – то грустные, монотонные аккорды, в такт которым едва подрагивал парус; то сильные, искренние порывы чистой, кристально чистой музыки, рождавшейся где-то в морской пучине; она проделывала долгий путь до самого дна, а отразившись от него, взлетала на поверхность в надежде, что кто-то услышит этот полный откровения мотив.
Мелодии сменялись одна за другой словно волны, которые невозможно было сосчитать, и он ликовал: никто не мог сказать, что он делает не так, как от него ждали, говорит не то, что ему положено говорить. Он сделался таким легким, что под его ногами не скрипели лакированные доски палубы, но достаточно сильным, чтобы противостоять ветру, который втянул его в нескончаемую игру между все еще человеком и природной стихией.
Он научился видеть красоту мира, не навязанную назойливым обществом, некогда его окружавшим. Ему не нужно было открывать глаза, чтобы видеть: море никогда не изменит себе и уж точно не станет это делать ради человека – крупицы мироздания, сосредоточившей в себе порочность и приличия, рамки и их нечеткие границы, вечность и беззаветно стремящуюся к окончанию единицу – жизнь.
Он мыслил только вечными категориями, знал, что море останется с ним, даже когда он не сможет встать с кровати у себя в каюте, даже когда придет неизбежный сон. Оно останется с ним, сопереживая теплыми приливами, отрезвляя рассудок холодными брызгами из-за борта. Ему не будет стыдно за слабость и слезы радости, за долгое послеобеденное созерцание величественного и ничтожного мира под емким названием «человек». Море поддержит, поплачет вместе с ним легким весенним дождем, потреплет по плечу своим соленым дыханием, но ни за что не упрекнет его за то, что он – всего лишь человек, возможно, не самый плохой, возможно, непростительно счастливый, возможно тот, кого ждут на берегу в трепетном молчании.
Бывало и грустно, но это было вызвано скорее недостатком сна, нежели мыслью о том, что вернуться на берег – это единственный способ продолжить жить. Она и так продолжается – жизнь – в скитании по неизвестныБывало и грустно, но это было вызвано скорее недостатком сна, нежели мыслью о том, что вернуться на берег – это единственный способ продолжить жить. Она и так продолжается – жизнь – в скитании по неизвестным водам, названия которых его мало волновали. Да и что бы это изменило?
Сидя в часы заката на палубе, завернувшись в плед, он иногда вспоминал те глаза, что смотрели на него, не веря ни единому его слову.
– Ты хочешь выйти в море? – спрашивала она.
– Да.
– На сколько?
– Навсегда.
Пожалуй, она была красива, но не было в ней того необъяснимого шарма, которым обладают лишь немногие: он никогда не следил за ней поутру, ибо знал, что в ее поступи напрочь отсутствует грация; он не испытывал ревности, чувства собственности, когда кто-нибудь подходил к ней, танцевавшей в клубе; он засыпал спокойно, безмятежно без нее. И дело было не в ней: она была прекрасна – это правда! Но не было чувства, возможно, не такого возвышенного, как в любовных романах, но и не такого безликого, как в романах футуристических, – не было реального ощущения, что вот-вот эта женщина снова придет, и мир – целый мир – никогда не будет таким, каким он был до ее появления.
Найдя рай на земле, он вписал в невидимые строки души еще одну незыблемую истину: любовный образ в голове может быть нарисован только при наличии кисти – любви и холста – неизбежности момента. Любовь, возможно, и была когда-то давно, но, скорее, была, а вот неизбежности не было.
Он не ждал, что она скажет: «Я поплыву с тобой». И знал наверняка – это немыслимо для нее. Он не винил, не пытался понять, не хотел остаться. Сказать, что вс¸ произошло как-то по наитию, было бы правдой, но в то же время, как оказалось позже, он безумно привык к тому, что кто-то всегда рядом.
Берег снился все чаще и чаще. Вот он видит на горизонте землю – радость, граничащая с познанием нового. Он мерно подплывает, словно ветер, будучи благосклонным, позволил ему насладиться вдоволь мгновением возвращения. Растягивая его до неприличия, он, удовлетворенно улыбнувшись, сбрасывает незатейливую деревянную лестницу-трап, делает шаг, и ему начинает казаться, что одной вечности мало, чтобы описать время с момента поднятия ноги в воздух до ее приземления на берегу. Этого не происходит: он не может коснуться песка, которым устлана земля. А вечность идет – неторопливо, властно, словно смакуя свою победу над очередным смертным, который провел в море столько времени, что разучился ступать на берег.
– Так как ты планируешь провести отпуск? – спросила она, сидя на подоконнике и попивая горячий какао из огромной белой кружки.
А он стоял, смотрел в окно, видя лишь середины многоэтажных зданий среди того ада, в котором жил, и молчал, сохраняя верность неосуществимой мечте...
_____________________________________________________________________
продолжение публикаций следует
