АКТУАЛИЗАЦИЯ СТАРИННОГО ЖАНРА: "ЧЕТВЕРОСТИШИЯ" СИРАЖИДДИНА САЙЙИДА

Замечательой особенностью узбекской литературы является то, что она, обретя в начале ХХ столетия в силу активизации межлитературных контактов и внутреннего развития новую систему жанров, доминирующую в современном литературном процессе, не отказалась от жанров предыдущего классического периода.

Конечно, влияние старинных жанровых форм на последующий литературный процесс явление вполне обычное, присущеелюбой национальной культуре. Такие влияния и воздействия легко обнаруживаются и в русской литературе. Так, исследователи отмечают традиции жанра жития в романах Достоевского, влияние особенностей древнерусского жанра слова на Солженицына и многое другое. Но в отношении узбекской поэзии речь идет не просто о влиянии и наследии, а о буквальном сохранении старинных жанров, конечно, с элементами их современного осмысления, совмещения сложившейся формы с обновленным содержанием и техническими возможностями стихосложения нового времени.

Четверостишие, как и близкое к ним рубаи, - форма лирической поэзии, широко распространённая на Ближнем и Среднем Востоке (наравне с газелью и касыдой).В письменной литературе она появляется в IX—X вв. По содержанию в большинстве случаев это размышления философского характера, осмысление социально-исторических явлений и утверждение определенных норм поведения человека.Стихотворение обычно строится из четырёх строк (двух бейтов), рифмующихся как ааба, реже — aaaa, то есть рифмуются первая, вторая и четвёртая (иногда все четыре) строки. Рубаи строятся в метре аруза, четверостишья более свободны в отношении метрики. На европейские языки, в том числе и русский, чаще всего переводятся пятистопным ямбом (хотя эти рамки значительно расшатаны переводческой практикой). Наиболее известные авторы — Омар Хайям, Мехсети Гянджеви, Хейран-Ханум, Абу Абдаллах Рудаки, Мухаммад Захириддин Бабур и др.

В период, непосредственно предшествующий современному состоянию узбекской литературы, наибольший вклад в развитие рассматриваемого жанра внесли Аблулла Арипов с его классической стройностью формы и глубиной мысли и Эркин Вахидов с его вольной интерпретацией жанровых канонов. Художественная эволюция жанра проявилась в том, что символическое и легендарно-историческое предъявление жизненных явлений в литературе классического периода обрело бóльшую историческую достоверность и конкретность, больший психологизм и личностное начало.

Своеобразный узбекский постмодерн, позволяющий творчески совмещать и переплетать разные жанры, содержательные аспекты и стили, проявляется в творческих исканиях многих современных авторов. Сиражиддин Саййид – народный поэт Узбекистана, соединяющий в своей художественной манере, с одной стороны, традиции и приемы классической узбекской поэзии, с другой, – совершенно свободно чувствующий себя в современном литературном процессе с его поиском нетрадиционных деталей и форм, неожиданных лирических «поворотов» и игры стилями. То и другое присутствует у него в обращении к такому старинному поэтическому жанру, как четверостишья. Однако это нисколько не говорит о эклектичном смешении всего со всем. Сама специфика жанра и уважительное отношение к великим предшественникам определяют то, что поэт в значительной степени придерживается установившихся и проверенных временем базовых законов этого малого жанра в отношении общего содержания, идейной направленности и ряда формальных особенностей.

Так, мы встречаем в текстах те же вечные истины о божественной справедливости и воздаянии за совершенное человеком в жизни, традиционны размышления над сутью земного бытия человека, благости верования и соблюдения соответствующих нравственных норм.

По жизни все пройдем мы худо или бедно,

И все, что ни творим, не скроется бесследно:

Над головой бескрайний небосвод

Как Божье око – все ему заметно.[1]

Нетрудно обнаружить характерные для старинного жанра идеи необходимости исполнения человеком своего долга с элементами традиционного нравственного назидания.

Явившись в мир, пойдешь путем скитаний,

Все постигая в нем умом, сознаньем:

Мир как река - ее пересечешь,

Владея кораблем из добрых начинаний. («Корабль души»)

Не менее традиционны осуждения невежества, ханжества и приспособленчества:

Столь многое в миру зависит от удачи,

Иной Ташмат- Ишмат подчас так много значит.

Готов принять я все, что ниспошлет Аллах,

Но только не решать для подлых их задачи. («Удача»)

Мы видим также ряд привычных для жанра образов-символов, например, чашу жизни, чашу Хайяма и др.

Идет по кругу чаша лет и дней,

Ты каждый день из чаши пьешь своей,

Пусть чаша сердца твоего пребудет полной

И та, Хайяма, пусть пребудет в ней.

Вместе с тем, уже по-новому звучит тема Родины: это не просто земля - место проживания твоего народа. Она обрастает признаками узнаваемой государственности, страны конкретного типа, что определяет отношение к ней и характер служения гражданина этой стране:

Быть стойкими во всем нам Родина велит,

Ведь Родина есть то, сам народ творит.

Из трепетных сердец, из душ неутомимых,

Из зоркой памяти Отчизна состоит.

Наряду с этим личностное восприятие Родины может быть представлено выразительным элементом ее локальности:

К чужим краям душой я не склонялся,

Вне родины моей ничем не искушался.

Я столько видел океанов, рек,

Но брег Анхора лучшим оказался. («Родной город»)

Путь страны обретает не только легендарную, но и конкретную историческую периодизацию, например, четверостишие «ХХвек. Годы репрессий»:

За день один продаться подались

Поэты, чья потом продлилась жизнь. 

И за одну лишь ночь перестреляли

Поэтов, что тогда не продались.

Мысли о необходимости просвещения и его спасительности для страны, присущие национальному сознанию еще со времен Алишера Навои и просветителей джадидского толка, находят новое подтверждение:

Без просвещения страну погибель ждет,

Ни счастья, ни удач она не обретет.

Но эти мысли существенно конкретизированы, можно говорить о культурологической составляющей «Четверостиший» С. Саййида. Здесь и отдается дань великим предкам, деятелям культуры прошлого:

На Родине моей святые есть места,    

Там цветники цветут, не вянет красота.

Там Термези – сокровищница духа,

Там Бухари – познанья высота.

Здесь и выделение особой роли литературы в формировании национального сознания:

От дней Лютфи как память нам дана – литература,

Конем несла Бабура сквозь года – литература,

Увы, до времени ушли Чулпан с Фитратом: 

И вопль до Страшного суда – литература.

Причем тема литературы трактуется весьма широко, превосходя рамки только национальной словесности. Наряду с образами Навои, Бабура, Лютфи, Фитрата и др. «действующими лицами» четверостиший могут оказаться и представители других культур. Замечателен пример обращения к образу Пушкина в одноименном четверостишье:

Всю жизнь метался Пушкин, бедолага.

Не очень был везуч, в быту все передряга.

Мы тоже суетимся, горемыки,

Но Пушкин все же был божественный бедняга.

Философизм  современных четверостиший активно пронизан диалектическим пониманием жизненных процессов с их противоречиями, что стало очень заметно в поэзии со второй половины ХХ столетия (вспомним знаменитое «Инсон» Э. Вахидова), Подобные мотивы проявились и в творчестве нашего автора в размышлениях о противоречивых чертах человеческой натуры:                                     

Ты – бед причина и источник благ,

Фундамент мира и пустой чердак.

Душа, ты и цветешь, и увядаешь, 

Ты миру друг и ты ему же враг.

Рядом с этим диалектическим постижением жизни естественно встает вопрос об отношении человека к окружающей среде, столь актуальный для современного миропонимания, мысли о человеке и природе:

В дастанах, сказках эта мысль видней:

Немало человек имеет свойств зверей,

И чем зверей все меньше остается,

Тем больше диких качеств у людей.

Как видим, четверостишия С. Саййида могут обретать черты социальной сатиры, а иногда буквально пересекаться с жанром эпиграммы:

«Я - девушка!» - кричать в стихах тебе охота,

Но почва слов - душа, а не земное что-то.

Красотка-рифмоплет, меня послушай:

Тебе потребен муж, а не стихов красоты. («Чушь и муж»)

Замечательную лирическую струю вносит и личностная тема автора. Автор-лирический герой призван сопрягать великие цивилизационные вопросы с судьбой обычного человека: вера, родина, история, творчество и другие высокие темы «очеловечиваются», соприкасаясь с личностным восприятием поэта и читателя.

Я из Сурхана и стремлюсь в Сурхан, –

В тот ждущий край, куда я сердцем зван.

Друзья, в Ташкенте только мое тело –

Я рвусь к моей душе: Сурхан ей домом дан.

Автор становится своеобразным персонажем цикла, свидетелем хода истории, мыслителем, осмысляющим суть нашего бытия, и обыкновенным человеком с его страстями и слабостями. Так мы встречаем удивительное стихотворение «Глиняной стене отцовского дома»:

Как ты, смотрю на мир, его понять пытаюсь,

Тернистые пути его постичь стараюсь,

Как ты, в тоске скучаю по отцу

И так же, как и ты, я тихо осыпаюсь…

Вместе с тем, лирический герой - это поэт, выражающей свое жизнепонимание в трудолюбивом слове, и в четверостишьях буквально осуществляется раскрытие психологии творческого процесса.

Жгут звезды спички на вершинах мира.

Весна в ночи, чиста души палитра. 

Поэт, закончив стих, во двор выходит,

Как женщина, родившая батыра. («Рождение стиха»)

Здесь же и тема ответственности поэта за высказанное словом, за созданное или упущенное им в творчестве:

Утраченные дни, рассветы мной потерянные,

Они как бейты, как стихотворения:

В них горечь, что не сделалась стихами –

Мои «неизбранные сочинения».

Ко всему сказанному необходимо добавить наблюдения за техническим своеобразием четверостиший С. Саййида, где часто обнаруживается внутренняя рифма, игра созвучиями, подчас настоящая словесная эквилибристика, что чрезвычайно трудно передать в переводных текстах. Тут невозможно обойтись без примеров на языке оригинала. Обратимся к уже приведенному выше четверостишию «Кема» («Корабль души»).

Дунёга келиб то кезиб ўтгайсен,

Ақл кўзи билансезиб ўтгайсен:

Дунё бир дарёдир яхшиликлардан

Кема ясаб, ундансузиб ўтгайсен.

Мы видим, что рифмующиеся перед редифом “ўтгайсен”слова кезиб-сезиб- сузибобладают не только общим аффиксом деепричастия прошедшего времени “иб”, определяющим собственно рифму, но еще и целостным созвучием. Дополнительный эффект вносит использование внутренней рифмы со словами келиб, билан-ундани нагнетение певучегозвука “и” во всей строфе. 

На ярком созвучии слов стороится подчасцелое четверостишие:

Каптарларим - дафтарларим,

Дафтарларим - каптарларим.

Учиб кетди каптарларим,

Менга қолди дафтарларим. (Йиллар)

Поиск адекватного предъявления таких четверостиший на русском языке всьма затруднителен и возможен лишь с некоторыми изменениями.

ГОДЫ - ГОЛУБИ

Мои тетради голубы,

Мои года как голуби,

Исчезли мои голуби,

И лишь тетрадей доля – быть.

Новаторские элементы, вносимые в содержание и форму четверостиший, продлевают их художественную жизнь. Жанр остается серьезным и философским, несущим аромат минувших столетий: с высоты его исторического опыта как бы оценивается наше сегодняшнее восприятие и понимание жизни. В рамках этой формы жизненная диалектика, достоверная история, современная культурология, экологическая тема, автобиографические черты и подробно стинаходят в «Четверостишиях» 

С. Саййида свою поэтическую интерпретацию. Это художественное обновление, не умаляющее и не отвергающее достижений литературы прошлого, но развивающее старинный жанр и делающее его художественно актуальным.