Баходир ДЖУРАЕВ. Рассказ "Дыхание театра"

В небольшом городе в здании областного драматического театра вот уж который месяц шли изнурительные репетиции трагедии Шекспира «Гамлет». Оставались буквально считанные дни до сдачи спектакля и его премьеры. Обстановка на сцене с каждым днём все более накалялась. Постановщик спектакля, он же и главный режиссёр, пребывал в таком состоянии, что к нему лишний раз боялся подойти даже директор. Не страшился его только один человек – Савелий, суфлёр и старейший работник театра. Кстати, он и предложил молодому начинающему режиссёру убить всех наповал именно этим спектаклем.

– Чтобы люди меньше вас поучали и не говорили всякой ерунды, – говорил он ему, – надо брать быка за рога. Начинайте с Шекспира, он обеспечит вам успех.

Под людьми, говорящими ерунду и любящими поучать других, имелись в виду областное руководство культурой, актёрская труппа в своём подавляющем большинстве, некоторые технические работники театра и бухгалтерия, которая считала, что лучше всех знает и понимает, что такое театр.

Савелий был чрезвычайно рад: наконец, за столько лет впервые ставится на его родной сцене не какое-нибудь там шоу или водевильная шелуха, а серьёзный спектакль, его мечта – «Гамлет». Он знал наизусть всю пьесу и подсказывал, не заглядывая в книгу. И в процессе этой тихой, скромной и невидимой постороннему глазу суфлёрской работы он так глубоко проживал жизнь шекспировских героев, что часто вытирал глаза, из которых невольно катились слёзы. А больше всего его радовало, когда его впечатления от игры актёров, подтверждались резкими замечаниями режиссёра.

– Товарищи, товарищи, стоп, стоп! – останавливал репетицию режиссёр, – пожалейте меня, – умоляющим тоном просил он актёров, – если меня не жалеете, так пожалейте старика Шекспира. Разве с ним можно так бездумно и жестоко поступать! А вы, дорогой мой Гамлет, – обращался он к Народному артисту, играющему главную роль, – не только бездумно и жестоко поступаете с гением Шекспира, вы его убиваете, а заодно с ним и меня.

– Но позвольте… – пытался возразить ему Народный артист.

– Нет, не позволю!– останавливал его режиссёр.

– Я хотел сказать…

– Не надо ничего мне говорить!

– Нет, я думал...

– А вот если бы вы думали, я бы репетицию не останавливал…

И режиссёр начинал подробно анализировать работу актёров. В эти минуты душу Савелия охватывала радость, он удивлялся и торжествовал, насколько ему точно и глубоко видится всё, что происходит на сцене. Это ещё и ещё раз наталкивало его на мысль, что на сцене и он мог бы попробовать себя в качестве актёра и осуществить мечту всей своей жизни – сыграть Гамлета, да так, чтобы вся актёрская труппа удивилась, а жена и дочь ещё крепче полюбили его.

Савелий ещё в юности хотел стать актёром, несколько раз поступал в театральные училища, все экзаменаторы были от него в восторге, хвалили его актёрские данные, но по неизвестным причинам приёмная комиссия решала его вопрос отрицательно. Неудачи не сломили его. Он устроился в театр рабочим сцены, потом работал бутафором, помощником режиссёра, попал под сокращение и, наконец, чтобы не расставаться с театром, согласился на работу суфлёра. И так год за годом... И вот теперь, когда пришёл молодой режиссёр, театр проснулся от многолетней спячки и по-настоящему заработал… Он должен был доказать всем и в первую очередь самому себе, что он актёр, что он может и должен сыграть Гамлета. И Савелий решил не откладывая и обязательно зайти к главному режиссёру и открыто поговорить с ним.

Репетиция закончилась, и актёры разошлись по своим гримёрным. Савелий быстро прошёл по опустевшему коридору и постучал в дверь.

– Войдите, – послышался голос главного режиссёра. – Заходи, Савелий. Что случилось?

– Да ничего. Я к вам по делу.

– Ну-ну. Выкладывай.

– Дайте слово, что терпеливо меня выслушаете и не будете смеяться.

– Да в чём дело, Савелий? Что ты хотел!

– Вот видите, вы уже начинаете нервничать.

– Ну хорошо, хорошо. Я не буду нервничать, смеяться и даже плакать. Но, если ты мне сейчас сообщишь, что упал кирпич на голову кого-нибудь из моих актёров, меня хватит инфаркт.

– Вы это говорите всерьёз?

– Конечно, всерьёз. Мне надо сдать спектакль, а там – кому почёт, кому слава, а кому кирпич на голову… мне уже будет всё равно.

– Если вдруг упадёт кирпич на голову нашему Народному артисту, я бы мог заменить его на сцене, – распрямив плечи, решительно произнёс Савелий.

– Не понял! – удивлённо посмотрел на него режиссёр.

– Я готов сыграть Гамлета!

– Что?!

И Савелий, ничего дальше не объясняя, одним махом, обливаясь слезами и потом, проиграл монологи «Флейты» и «Быть или не быть».

Главный режиссёр сначала возмущенно встал, попытался остановить его, что-то сказать, потом лицо его приняло удивлённое выражение и к окончанию монологов он присел на диван, потрясенно глядя на Савелия.

– Браво, Савелий, браво, – прошептал режиссёр и три раза хлопнул в ладоши.

– Ну как? Могу ли я…

– Не ожидал. Можешь, вот только возраст у тебя уже не гамлетовский.

– У нас хорошие художники-гримёры, они омолодят...

– Да моя бы воля, – перебил его режиссёр, – я бы вывел тебя на сцену и даже позволил сыграть премьеру.

– Если надо театру и вам, я готов, – с трудом сдерживая бурную радость, твёрдо, по-военному, произнёс Савелий.

– Ты-то готов, а вот театр не готов.

– Но вы же главный режиссёр – хозяин театра…

– Оно-то так. Но, помимо меня, есть ещё художественный совет. Это мафия, сборище Народных артистов. Они тебя как конкурента возьмут на зуб, разжуют и выплюнут за пределы театра. А потом культурно объяснят, что недипломированный актёр нам не нужен.

– Но актёрами не становятся, а рождаются, – твёрдо заявил Савелий.

– Давай вот что сделаем, – режиссёр встал, несколько раз прошёлся по комнате, – если основной и дублирующий состав исполнителей Гамлета по уважительным причинам не смогут отыграть проданный спектакль, я назначу срочную репетицию и введу тебя в роль. Договорились?

– Договорились.

– Только смотри не кидай кирпичи на головы Народным артистам.

Оба от души рассмеялись, пожали друг другу руки, и расстались.

Окрылённый, Савелий вышел из кабинета главного режиссёра и, подпрыгивая, побежал в комнату техничек к уборщице тёте Маше, которая, как родная мать, за него переживала и ожидала результата разговора. Сияющий, он залетел в комнату, припевая мелодии Штрауса, вальсом покружился, воскликнув: «Всё!», поднял руки и остановился.

– Что, всё? – осторожно спросила тётя Маша.

– Я его убедил! Слово «убедил» у Савелия прозвучало торжественно и победоносно.

– Ну расскажи, как всё было, – усадила его за стол тётя Маша, бросив в стакан четыре куска сахара, налила чаю.

Уже давно закончился вечерний спектакль, и театр, где разгораются и пылают ярким огнём человеческие страсти, погрузился в полумрак дежурных огней, только подвальное окошко технички, этой доброй пожилой женщины, в прошлом замечательной актрисы-фронтовички, долго ещё светились. А когда погасло, из служебной проходной вышли два человека, открыли один большой зонт и под шум дождя не спеша пошли по улице, продолжая о чём-то громко спорить.

 

2.

 

Проводив тётю Машу, Савелий не шёл, а бежал домой, спеша поделиться радостью с женой Аней. Чтобы немного угомонить свою кипящую душу, отдышаться, он остановился передохнуть возле уличного фонаря, стоящего неподалеку. Этот фонарь часто капризничал и не загорался. Только Савелий знал, где и как, в каком месте надо по нему постучать, чтобы он загорался, заливая светом большую часть улицы, освещая даже его дом и двор. В этот раз ему хотелось немного постоять в темноте. Савелий сложил зонт, глубоко вдохнул свежий влажный воздух и посмотрел на небо: там луна и звёзды разрывали быстро летящие кучевые облака, их свет лился на промокшие крыши домов и деревья. Ему подумалось, что и в его жизни мрачные тучи теперь разлетятся.

У открытых дверей его сердито встретила жена.

– Аня, Анечка, ну к чему такой взгляд? Я, кажется, не преступник, а ты не прокурор. У меня сегодня такое произошло… не поверишь!

– А я тебе никогда не верила.

– Господи, ну к чему такие слова?

– Я говорю то, что думаю, а не то, что у вас там, в театре, все всю жизнь привыкли говорить словами чужих людей, делая при этом умный вид, будто они знают и понимают больше, чем другие.

– Аня, Анечка, остановись, не заводи старую пластинку. У меня сегодня такой радостный день, ты видишь, какой я счастливый.

– Вижу, вижу и знаю, почему в твоём возрасте мужчины домой приходят счастливые и так поздно...

– Ну и почему?

– Это я должна у тебя спросить.

– А я тебе скажу… У меня сегодня состоялся разговор с режиссёром, который пообещал мне в случае болезни актёра дать роль Гамлета!

В лице у Ани ничего не изменилось, спокойным тоном она спросила:

– И что, тебе за это повысят зарплату?

– Господи, при чём тут деньги?

– А при том, Савелий, что на сегодняшний день в доме осталось всего пол- килограмма картошки, закончился лук, на исходе сливочное и салатное масло и уже два дня мы живём без сахара. Но это ерунда. У нас не выплачены коммунальные платежи за два месяца. И это тоже не так страшно…

– Господи, не тереби душу. Выкладывай уже самое страшное.

– А самое страшное – это то, что наша дочь…

– Что наша дочь?! – испугался Савелий.

– Наша дочь будет выступать на городском отчётном концерте молодых талантов.

– Вот молодец!

– Тише. Ребёнок спит.

Савелий, всё это время стоявший с женой в коридоре, наконец разделся и прошёл на кухню.

– Тебя кормили?

– Аня, перестань. Что за глупые намёки. У тёти Маши я попил чай, проводил её. Никто меня не кормил, но кушать я не хочу.

– Хорошо, если это правда.

– Господи, да вот тебе крест, – и Савелий трижды перекрестился.

– А тогда почему ты сытый?

– Да потому что мне сейчас в горло ничего не полезет! Надо подумать, в чём дочь выйдет на сцену. Он встал, зачерпнул кружкой из ведра воды, жадно выпил и решительно сказал: – Я продам велосипед.

– А как ты будешь ездить на рынок? Ведь автобусом две пересадки, туда и обратно, это же немалые деньги придётся тратить, – встревожилась Аня.

– Ну не продавать же машину, – резко ответил он.

После некоторого молчания Аня осторожно, слегка запинаясь, спросила:

– Савелий, х-хочу тебя спросить…

– Я знаю, о чем спросишь, – перебил он её.

– О чем? – обиженно спросила она.

– Смогу ли я найти выгодного покупателя на машину и решить вопрос об инструменте. Отгадал? – Жена молчала. – Так вот, могу ещё раз повторить: машине более тридцати лет, она уже своё отъездила и годна, к сожалению, только на запчасти. При тебе же приходили мастера, ты присутствовала при разговоре.

– А если привести её в порядок и продать?

– Чтобы привести эту машину в порядок, Анечка, у нас пороху не хватит. А если бы и хватило, мы всё равно до стоимости хорошего пианино не дотянули бы.

– И что теперь делать? – опустив голову, спросила жена.

– Деваться некуда, Аня. Нужен хороший, качественный инструмент, чтобы он десятилетиями преданно служил нашей дочери. Музыка – это её работа, её будущее, её хлеб. А переживать – занятие бесполезное, – грустно заключил Савелий. – Ничего. Поднакопим денег, а машина сразу уйдёт. А пока продам велосипед. Ничего, похожу пешком. Пешком полезно ходить.

– До рынка далеко – замучаешься, устанешь, – сказала Аня и заплакала.

– Ну что ты! Что ты! – Савелий подошёл к жене и нежно обнял её. – Не расстраивайся, я из разбитой детской коляски сделаю тачку и на ней буду возить продукты. На тачке, кстати, можно привезти больше продуктов, чем велосипедом.

– Над тобой люди будут смеяться, – сквозь слёзы проговорила жена.

– Пусть смеются, – спокойно произнёс он.

Какое-то время они стояли молча, обняв друг друга, потом Аня опустила руки.

– Уже поздно. Я устала. Пойду лягу, – тяжело и грустно произнесла она.

– Иди. Я посижу ещё немного.

– Ты бы поел чего-нибудь. Я же вижу, что ты голодный.

– Поем, – он ещё раз обнял её и нежно поцеловал.

Она устало посмотрела на него и ушла.

Савелий открыл кастрюлю, взял варёную картошку и вышел во двор.

Радость, которую подарил уходящий день, сменилась чувством тревоги и вины перед женой и дочерью. Он тяжело переживал, что, как муж и отец, не может обеспечить семье достойное существование. Многие его знакомые сверстники ушли в торговлю, стали челноками или торговали перекупленным товаром. Кто-то разбогател, кто-то жил просто в достатке. Мысленно он много раз пытался расстаться с театром, убежать, спрятаться, но театр упорно не отпускал его. Он понимал, что ему очень повезло с женой. Аня хоть ругалась и злилась, но многое терпела и очень любила его, всегда понимая, что театр для него – это тот кислород, без которого он жить не сможет.

Думая об этом, Савелий вернулся на кухню, положил картошку в кастрюлю, выключил свет, тихо зашёл в спальню, разделся и осторожно прилёг на край кровати. Аня повернулась к нему.

– Ты что, не спишь? – прошептал он.

– Сплю, – тихо отозвалась она. Они обнялись и крепко заснули.

 

3.

 

В напряжённом ожидании сдачи спектакля шли дни. Савелий добросовестно следил за репетициями, чтобы всё хорошее и плохое, сказанное в адрес занятых актеров, хорошо обдумать и учесть в работе над своим Гамлетом.

Аня тоже загорелась мечтой Савелия, она верила в него и не сомневалась, что, если Савелию представится возможность выйти на сцену, он сможет своей игрой увлечь зрителя.

Иной раз ей казалось, что и она могла бы стать актрисой, хотя профессию актрисы считала несерьёзной, ветреной и неприличной.

Но поющих людей в искусстве она уважала, и сама, обладая красивым грудным голосом, пела в церковном хоре. А когда оставалась дома одна, часто пела любимую песню «…далеко, далеко, где кочуют туманы». И Савелий, с улицы ещё, услышав её голос, не спешил войти в дом, садился возле калитки на скамейку и с упоением слушал, как её душа взлетает с голосом к облакам и летит в далёкие края, «где кочуют туманы».

Музыкальное дарование Ани унаследовала дочь, двенадцатилетняя Алина, круглая отличница музыкальной и общеобразовательной школы. Аля всегда мечтала иметь свой инструмент, чтобы репетировать. Но приходилось терять время, дожидаться в музыкальной школе свободных классов и, отработав своё репетиционное время, поздно возвращаться домой. Теперь, когда музыкальная судьба дочери вырисовывалась всерьёз, проблема приобретения инструмента встала довольно остро, ее надо было решать. «Но как? Каким образом? – размышлял Савелий. – Ведь это не детская балалайка, а пианино – дорогая вещь».

Вопрос о продаже машины возникал редко, так как был давно решён. Но Савелий воспринимал его болезненно. И в минуты глубокой грусти он входил в сарай, где стояла машина, открывал дверцу, садился на заднее сиденье и погружался в далекие воспоминания. Впереди за рулём сидел отец, рядом, мать, ему виделось, как густые седые волосы отца колышет влетающий в окно встречный ветер, как аккуратно уложенные на затылке волосы матери источают запахи леса и полевых цветов. Машина для Савелия – незаменимая память о них, о той жизни, где немало было доброго… Он жалел машину и относился к ней как к обреченному живому существу, ожидающему своей трагической участи. И пока она находилась рядом, он содержал её в полной чистоте и блеске. Иной раз, когда житейские проблемы одолевали его, хватали за горло и загоняли в угол так, что даже трудно становилось дышать и думать о чём-нибудь другом, этот выстроенный отцом сарай и купленная им машина помогали Савелию превозмочь себя. И тогда приходили интересные свежие мысли, отступали невзгоды, очищалась душа, ум, прибавлялось сил, оживали надежды, по-новому представлялось его скромное, обыкновенное существование.

 

4.

 

День сдачи «Гамлета» оказался дождливым. Несмотря на ливень, народ, цепляя друг друга зонтами, толпился возле театра, а к служебному входу одна за другой медленно и важно подъезжали дорогие иномарки, директор в чёрном костюме с тёмно-красной бабочкой на шее, с большим раскрытым зонтом в руке встречал важных гостей районного и областного масштаба.

За десять минут до начала спектакля Савелий незаметно выглянул из-за кулис в зал, до отказа заполненный зрителями. «Вот что значит Шекспир», – с удовлетворением подумал он.

Давно театр не собирал столько людей. Обычно премьера вызывает зрительский интерес, но сдача спектакля – это практически рабочий момент: общественность и комиссия могут принять или не принять спектакль. Ему подумалось: «А что если б самому сегодня предстояло выйти на сцену?» Эта мысль взволновала его, представив все, он ощутил слабость в коленях и не спеша, прихрамывая, пошёл на своё рабочее место, сел на стул и открыл суфлёрское окошко: безлюдная темень сцены всегда казалась ему живой. Там, в глубине с грозными очертаниями датской крепости, существовала невидимая жизнь… и сейчас все было в мужественном, напряжённом ожидании своей участи.

– Господи, – прошептал Савелий в темноту, – как мне хочется выйти на сцену, сразиться со своим страхом и волнением!

И сцена будто услышала его, заметалась бурным движением плывущих чёрных туч на горизонте, всё усиливающимся шумом бушующего океана и отчаянными ударами волн о неприступные скалы берега датского королевства. Итак, спектакль начался…

 

5.

 

Глубоко впечатлённый, Савелий шёл домой, не чувствуя ни глубоких луж, ни мокрых ног, ни влажного плаща и промокшей головы, ни льющего как из ведра дождя, хотя держал в руке нераскрытый зонт и шляпу. Только возле дома он очнулся, остановив неудержимый поток своих мыслей.

«Надо же, жена меня, как человека, отправила в театр, а я, как свинья, вернулся домой», – с сожалением подумал Савелий и, не решаясь сразу войти в дом, присел на ступеньки террасы.

Ладонью он вытер мокрое лицо, оглядел освещённую часть улицы и двора. В темноте шлёпал по лужам, по крышам домов дождь, создавая монотонную грустную песню без слов. И это минорное состояние природы мысленно возвратило его в театр, к прошедшему обсуждению. Он стал мучительно вспоминать и сравнивать одно выступление с другим, тщетно пытаясь найти в словах выступающих что-то близкое, важное для себя, открыть ранее неизвестное, неизведанное, заново понять Шекспира. Вскоре он почувствовал несостоятельность и бесполезность своих попыток.

– Да-а-а, Шекспир – это не шоу, не водевиль, не сказка, – сказал он сам себе и потянулся к кнопке звонка. Звонок прохрипел, и у открытой двери появилась Аля.

– Ой, папа, ну и вид у тебя!..

– Везде лужи. Вот и результат.

– А глаза для чего человеку даны? – послышался голос Ани из кухни.

– Так здесь не глаза, а крылья нужны, – оправдывался Савелий.

Аня позвала дочь накрывать на стол, а сама вышла в коридор к мужу.

– Господи, плащ, пиджак, даже рубашка мокрая... А голова-то как после бани.

– Эх Аня, это всё мелочи жизни.

– Потом объяснишь, где мелочи, а где не мелочи... А сейчас – мыться и ужинать.

Савелий, ощущая аппетитный запах жареного и предвкушая вкусный ужин, пошёл в ванную, умылся, красиво причесался, переоделся и сел за накрытый стол. Съев две порции котлет с макаронами, запил бокалом сладкого чёрного чая и мысленно снова возвратился прожитому дню. Аня, хорошо чувствуя и зная своего мужа, с момента его появления поняла, что он чем-то озадачен. И сейчас, видя, что муж мыслями где-то далеко, она решила вернуть его внимание и сообщить радостную весть.

– А у нас хорошая новость.

– Новость? – удивлённо спросил он, будто давно в своей жизни ничего хорошего не слышал.

– Да, новость. Наш батюшка решил нам помочь с концертным костюмом.

– Вот молодец! – ожил Савелий – Вот что значит божий человек! А Аля-то знает?

– Знаю, папа, знаю. Я даже с мамой сегодня ходила в церковь на примерку, – послышался голос дочери из её комнаты.

– Сама матушка с церковного склада подбирала нам ткань. Это будет длинное платье из чёрного бархата с длинными рукавами и белым ажурным воротником.

– Вот что значит церковь, – сказал Савелий, стукнув ладонью по столу. – Не зря люди ходят туда и находят утешение своей душе и мыслям, – заключил он.

– Не то что твой театр, – съязвила Аня.

– Ну, ты театр не тронь, – грубо оборвал её Савелий. – У церкви своя задача, а у театра своя. Вон сколько говорили, что театр умрёт. Что кино, телевидение и видео убьют театр. Кто только не убивал театр, а он, как родился в Древней Греции, так и живёт.

– С тобой о театре говорить опасно, – заметила жена. – Ты лучше расскажи, как сегодня прошла сдача спектакля?

Савелий замялся и с трудом проговорил:

– Давай завтра.

– А что завтра? Время раннее, мы ещё не ложимся... Я ждала тебя, волновалась, как там всё пройдёт.

– Эх, Аня, Аня, – после некоторой паузы нехотя заговорил Савелий. – Если в твоей церкви всё ясно и понятно, то в театре, пожалуй, это бывает чрезвычайно редко.

– Что, спектакль не приняли? – спросила Аня, пугаясь своего же вопроса.

– Да нет! Приняли. Хвалили. Хвалили всех, даже тех, кого, может, и не стоило бы хвалить. Главное – полный зал зрителей, забросали всю сцену цветами.

– А отчего же у тебя такой кислый вид? Ты что, завидуешь?

– Да дело не в этом.

– А в чём же?

– Понимаешь, Аня, не помню его фамилии, но этот человек – главный начальник, ответственный за развитие культуры в нашем крае. Так вот, в своём выступлении он сначала хвалил и даже перехваливал спектакль, а потом неожиданно для всех поставил своё же выступление под сомнение.

– Не поняла.

– Мы тоже сначала не поняли.

– И что же он сказал?

– А то, что вместо «Гамлета» надо было поставить что-нибудь другое, ближе нашему народу, ближе простому зрителю. А его помощница сказала, что нашему зрителю ни к чему трагедии других народов, когда в нашей собственной жизни своих трагедий хватает.

– Она что, с ума сошла?

– Да нет, не похоже.

– Господи, если такие люди управляют вами, что будет с культурой?

– Таких людей везде хватает.

– А как твой Народный артист? – с опаской спросила Аня.

– Ты понимаешь, Анечка, мне понравилось, как он сыграл Гамлета: ярко, живо, хорошо. Но мне кажется, что всё-таки в его работе чего-то очень важного не хватает. А вот чего? – Савелий сделал длинную паузу и тяжело, задумчиво произнёс: – Не знаю.

 

6.

 

Осенняя непогода постепенно сменялась зимними холодами. Это движение природы, движение уходящего времени, особенно остро ощущал Савелий, когда медленно пешком шёл в театр через парк, где дубовая аллея с одинокими скамейками встречала его щебетом птиц и густым листопадом. Прислушиваясь к разным голосам и звукам, всматриваясь в набирающие силу и уходящие в высоту стволы и ветви оголяющихся деревьев, он успокаивался, невольно погружаясь во всеобщий сложный круговорот жизни.

Он переживал неожиданный, такой непонятный и беспричинный уход главного режиссёра из театра и был приятно удивлён, когда в служебной проходной, охранник передал ему от режиссёра пакет, в котором находилась размером с ладонь книга с вишнёвом переплёте. Это была пьеса Шекспира «Гамлет» с надписью «На память Савелию» с подписью и датой.

– «Всё-таки он в меня по-настоящему верил», – подумал Савелий и, положив книгу во внутренний карман своего потёртого пиджака, постоянно носил её у себя под сердцем.

Прошла неделя, другая, в театр пришёл новый главный режиссёр. Он собрал коллектив и поделился своими взглядами на работу театра. И когда была поднята тема репертуара, и он подчеркнул значение кассовой драматургии, то по залу волной прокатился ироничный смех и ропот.

– Друзья, тут ничего не поделаешь, – говорил он, слегка смущаясь. – Театру нужны деньги. Прошло то время, когда государство покрывало все наши расходы. Поэтому, если на спектакле неполный зал, значит, от него необходимо избавляться, надо работать с такой драматургией, которая будет магнитом притягивать зрителя.

– Ну-у-у, снова водевили! – выкрикнул кто-то из зала.

– А что плохого в водевилях? – сердито спросил режиссёр.

В зале на некоторое время воцарилась тишина, потом с противоположного конца послышалось:

– Два притопа, два прихлопа и срамота в придачу…

– Товарищи, товарищи, – заволновался режиссёр, – я весь репертуар ещё не просмотрел. Вполне вероятно, что кое-что там следует пересмотреть, доработать. Но вы не можете отрицать, что именно на лёгкие спектакли народ идёт. Вот я на той неделе посмотрел вашего «Гамлета». Великолепная режиссура, прекрасные актёрские работы, оформление – нет слов: всё здорово, всё хорошо. Но в зале пусто...

Савелий встал и робко произнёс:

– Да нет же, там были люди.

– Да, были, – горячо продолжил режиссёр, – но их на пальцах одной руки можно было сосчитать

– Значит, получается, что Шекспир театру не нужен? – С трудом скрывая своё возмущение, спросил Савелий.

– Шекспир всегда нужен театру, – спокойно ответил режиссёр. – Но пока, – продолжал он, – к сожалению, время диктует нам имена других авторов.

– А я с вами не согласен, – твёрдо сказал Савелий. По залу снова волной прокатился ропот.

Режиссёр, помолчав, улыбнулся и спросил, обращаясь к Савелию:

– Простите, а кем вы изволите служить в театре?

– Суфлёром, – гордо произнёс Савелий.

– Так вот, уважаемый, я ценю вашу откровенность. Но каждый из нас имеет свои обязанности и должен заниматься своей работой. Вот когда вы станете главным режиссёром, вам доверят театр, как говорится, тогда и карты в руки. А пока я отвечаю за театр, и, поверьте мне, это не так просто и легко.

На этом собрание закончилось.

 

7.

 

Проходили и тускнели серыми тучами дни. Оголённые деревья под первыми заморозками застыли в ожидании настоящих зимних холодов. По дорогам и тротуарам осенний ветер гонял в разные стороны последнюю опавшую листву. Прислушиваясь к шороху сухих листьев, Савелий нехотя медленно шёл на работу и ещё медленней возвращался домой. Осадок от прошедшего собрания не давал покоя. Исключение из текущего репертуара «Гамлета» очень огорчило его. Медленно двигаясь по аллее, он, как обычно, где-то на полпути садился на одну и ту же скамейку и долго наблюдал за большим старым дубом, который нехотя расставался со своими последними пожухлыми листьями. Глядя на эту грустную красоту, он заметил (уже дня три следил), как на самой верхушке этого могучего, почти оголённого дерева на фоне грозно плывущих тёмно-серых туч отчаянно бился и трепетал небольшой листочек. Савелий смотрел на него и думал: «Как же этот листик гордо, упрямо и крепко держится за своё родное место, не желая расставаться с ним. Было грустно наблюдать единоборство этого маленького листочка с огромным, бушующим холодными ветрами небом. Размышляя, Савелий дошёл до театра и в служебной проходной встретил тётю Машу.

– Ой, Савелий, где тебя черти носят?! – позбужденно заговорила она. – Здесь такое происходит!

– Что происходит?

– Фестиваль детских театров. Иди быстрее в зал, там школьники играют «Гамлета».

У Савелия сердце переместилось и застучало в голове. Не раздеваясь, вошёл он в зал, и замер у двери: на сцене дети десяти-двенадцати лет передвигались на инвалидных колясках. Они играли эпизод «мышеловка», когда Гамлет разыграл с актёрами сцену убийства отчимом своего отца. Этот сложнейший кусок шекспировской трагедии с азартом играли дети. В их ребячьих голосах пробивалась настоящая горечь, глубокий и естественный трагизм, чего так не хватало в спектакле, поставленном в его театре. Потрясённый, Савелий, затаив дыхание, до конца простоял возле пустого кресла, так и не присев в него. И когда ребята закончили играть, зал взорвался аплодисментами, а Савелий сел в кресло, опустил голову и, стесняясь своих слёз, закрыл глаза руками.

 

8.

 

Конец осени всегда отмечен ранним наступлением темноты, эта темень многих застаёт в пути, торопит домой. Но для Савелия дорога была благодатной возможностью собраться и спокойно погрузиться в свои размышления.

Увиденное сегодня в театре настолько поразило его, что он до сих пор отчетливо слышал звонкие голоса детей, видел неумело гримированные лица, ловко передвигающиеся по сцене коляски, ощущая отчаянное желание ребят жить полноценной жизнью на сцене.

Но более всего его взволновало выступление руководителя этого коллектива. Присутствующие подавленно затихли, когда она рассказывала, как из-за нехватки инвалидных колясок во время репетиции она десятки раз пересаживает детей с коляски на стул. Ее многолетние просьбы, обращения к руководству, предпринимателям и просто обеспеченным людям остаются без внимания.

Савелий не мог забыть этого, поражаясь мужеству и выносливости этой маленькой, хрупкой, ничем не приметной, стеснительной женщины, которая намёком, извиняясь, снова просила о помощи. «Если бы она, – думал Савелий, – тогда протянула бы руку с раскрытой ладонью вперёд, то ничем бы не отличалась от нищих, которые возле церквей просят подаяние.

Сидя на кухне, вспоминая её, он вдруг непроизвольно, с горечью, воскликнул:

– Господи, когда же придет конец человеческому злу и бездушию!

– Савелий, ты с кем там разговариваешь? О ком ты? – послышался тревожный голос жены.

Он вытер скатившуюся слезу и с сожалением ответил:

– Эх Аня, Аня, приземлённый ты человек…

Вскоре жена появилась на кухне:

– Ты почему это ничего не ешь, да ещё сам с собой разговариваешь?

– Я не с собой разговариваю.

– А с кем же? – укоризненно спросила Аня.

– Со своей душой, Анечка, с душой, – тяжело вздыхая, ответил Савелий.

– Мне кажется, что ты из-за своего театра понемногу с ума сходишь...

– Слава Богу, что понемногу, если бы было много, я и сам бы заметил, – с иронией произнёс он.

– Ненормальные ничего не замечают. Им кажется, что они нормальные и всё делают правильно.

– Значит, Аня, я постараюсь быть правильным ненормальным.

– Вот ты всё шутишь, а я устала переживать за всё, тем более за твоё состояние.

Он подошёл, обнял её и тихо прошептал в ухо:

– И тебе меня жалко?

– Да, жалко, но ничего не поделаешь, это издержки вашей профессии. У вас там почти все такие.

Он отошёл к окну, лицо его изменилось, стало серьёзным и грустным. Аня заметила это:

– Савелий, прости, если я сказала глупость.

– Ничего, Анечка, ты, может, в чём-то и права. Но в следующий раз ты говори обо мне всё, что тебе вздумается, но других не касайся. Эти другие, которых ты считаешь ненормальными, делают в этом мире столько хорошего и прекрасного, что многим и многим остальным, нормальным, делать это не по силам.

И Савелий рассказал ей всё, что ему сегодня пришлось увидеть и услышать в театре.

 

9.

 

Всю ночь Савелий пролежал с открытыми глазами, ворочался с боку на бок, пытался заснуть, прислушиваясь к ровному, спокойному дыханию спящей рядом жены, старался не думать, уйти от будоражащих мыслей, но они не давали покоя, крепко владели им и отгоняли приближающийся сон. Он несколько раз вставал, на цыпочках шёл на кухню и, не включая свет, в темноте смотрел в окно, где под светом уличного фонаря в полной тишине мерцала своими маленькими лужицами безлюдная улица. И через некоторое время он возвращался, осторожно ложился, закрывал глаза, но снова и снова они открывались и упорно смотрели в темноту.

Наконец начало светать. С трассы доносился шум проезжающих машин и чистый, свежий, будто только что родившийся весёлый звук трамвайного звонка. Небо освобождалось от серых туч, на его сочно-голубом фоне начинал свой разбег яркий солнечный день.

После завтрака, как обычно, ушла в школу дочь, вслед за ней Аня – на уборку в церковь. Савелий, дождавшись их ухода, быстро оделся, вышел на улицу и возле калитки стал дожидаться человека, с которым ещё вчера по телефону договорился о продаже своей машины. Точно в назначенное время приехал седоватый человек средних лет с чёрными подкрашенными усами и молодой парень. Вместе они отбуксировали из сарая на улицу машину и, отсчитав деньги, уехали. Не теряя время, Савелий вышел на дорогу, сел в такси и отправился в офис фирмы, продающей импортные приспособления для детей-инвалидов. По адресу школы-интерната оформил оплату, получил чек, радуясь, что ребята в течение суток получат двенадцать колясок. Правда, его мучила мысль о том, как теперь будет решаться вопрос приобретения для дочери, инструмента… Ведь и жена, и дочь не сегодня, так завтра заметят исчезновение машины.

Шаркая по асфальту старыми потёртыми туфлями, Савелий медленно возвращался домой. Как обычно, он шёл по дубовой аллее, погруженный в свои мысли, которые быстро и легко сгорали на костре его совести, и не заметил, как дошёл до своей скамейки. Он сел, чувствуя невыносимую усталость и тяжесть… Взглянув наверх, он увидел, как на фоне чистого голубого солнечного неба под тихим, спокойным дуновением ветра всё ещё трепетал и преданно держался за своё родное дерево до боли знакомый ему листок. И, невольно обращаясь к небу, к этому листку, к низко плывущему облачку, Савелий прошептал:

– Господи, помоги и прости меня, пошли мне прощение жены Ани и дочери Али! 

После этих слов листочек вдруг взлетел, закружился из стороны в сторону и опустился на скамейку рядом с Савелием. Он осторожно положил его на ладонь, вглядываясь, будто впервые в жизни видел в дубовом листке что-то особенное, необычное и важное. «Бог, услышал меня, это его знак, – подумал Савелий. – Значит, у меня всё будет хорошо».

Он быстро потянулся рукой к внутреннему карману старого пиджака, вытащил книжку Шекспира «Гамлет», раскрыл и вложил в неё свой необыкновенный листочек. Потом встал и уверенно зашагал домой.

 

Журнал "Звезда Востока" № 4, 2020