"„Минувшие дни" — роман о прошлом, описывающий настоящее, чтобы предупредить будущее" — Марк Риз

Американский исследователь Марк Риз потратил 15 лет, чтобы перевести роман Абдуллы Кадыри «Минувшие дни» на английский язык. В интервью  он рассказал, какие сложности были при переводе, почему роман в первую очередь об идее реформ, а не об истории любви, и как автор хотел показать острые проблемы через призму произведения. Он также поделился мыслями о джадидах и о том, находят ли их идеи воплощение сегодня.

В 2020 году литературные круги и любители творчества узбекского писателя Абдуллы Кадыри получили перевод романа «Минувшие дни» на английский язык. Его выполнил американский переводчик и исследователь Марк Риз.

Впервые Марк познакомился с Узбекистаном в 1994 году, когда прибыл в Коканд в качестве волонтёра в рамках американской программы «Корпус мира» (Peace Corps). В течение двух лет он преподавал английский язык в школе №23, а также изучал узбекский язык. В одном интервью он сказал, что многие американцы еще не до конца понимают, что представляет собой Узбекистан. По его мнению, такие программы, как «Корпус мира», способствуют взаимопониманию двух наций.

Вернувшись в США, он начал обучаться в Университете Вашингтон по специализации «Тюркские языки и литература» с уклоном на узбекский и уйгурские языки. С творчеством Абдуллы Кадыри Марк познакомился благодаря профессору Эльзе Сиртиут. Как говорит Марк, она была одним из инициаторов установления побратимских отношений между городами Ташкент и Сиэтл. Под её руководством он изучал орхонское письмо, которое является одной из старейших форм древнетюркского языка. Он также изучил чагатайский язык.

За основу перевода «Минувшие дни» Марк взял оригинальную версию текста, опубликованную в 1926 году.

 — С чего начался ваш интерес к изучению узбекского языка и литературы?

— Я очень хотел преподавать в международной школе, но не хотел преподавать в школе с русским языком обучения. Даже в начале девяностых можно было увидеть, как разворачивались дебаты вокруг статуса русского и узбекского языка. Многие коллеги говорили мне: «Тебе следует выучить русский язык, потому что так ты бы мог работать в других странах постсоветского пространства». Но я всегда был верен узбекскому языку. Русский — прекрасный язык. Я люблю русскую литературу, но считал грубостью говорить по-русски в Коканде.

Когда я впервые попал в Шахимардан, я встретил там аксакала в чапане с медалями Второй мировой войны. Он подошел ко мне и, пожав руку, сказал: «Qayerdan siz, mehmon?» («Откуда вы, гость?»), «AQShdan» («Из США»), — ответил я ему тогда. Он говорил, что знаком с нами по фильмам. «Вы первый американец, которого я видел вживую», — добавил он. На меня это произвело сильное впечатление.

Так начался мой долгий путь изучения узбекского языка. Опыт «Корпуса мира» оставил у меня больше вопросов, нежели ответов. Мне посчастливилось выйти на пятничную молитву с пятью тысячами людей. Я видел, насколько люди были взволнованы от возможности открыто выразить свою веру впервые за 74 года. Я чувствовал витавшую в воздухе эйфорию.

Девяностые были жесткими и немного опасными. Тогда нужно было быть более осторожным из-за уличной преступности. Но, с другой стороны, мне, парню, выросшему в штате Аризона и изучавшему постколониальные исследования в университете, крупно повезло наблюдать за формированием новой республики.

— За основу перевода вы взяли оригинальную версию «Минувших дней» 1926 года. Кадыри писал роман на староузбекском. Какие части перевода вам дались сложнее всего и помогал ли вам кто-нибудь?

— Самыми сложными были маленькие промежутки, в которых Кадыри использовал ko’cha tili («уличный язык»). Работая над романом, Кадыри ходил из кишлака в кишлак, чтобы впитать аутентичный язык. Когда я жил в Ташкенте, эти слова и фразы давались мне легче, но со временем они забываются.

Когда я начал работу над переводом, я был ограничен в ресурсах. Даже в 2004 году я сталкивался с этими сложностями. Я прибегал к помощи Толкового словаря узбекского языка советского периода от 1960 года, но мои ресурсы все же были ограничены по сравнению с современными переводчиками. Несмотря на хорошие сдвиги, я все еще не видел действительно хорошего современного узбекско-английского словаря.

Таким образом, я полагался на местных экспертов. Это одна из причин, почему на это ушло 15 лет. Я обращался к экспертам за их мнением по тому или иному предложению или слову, после чего я анализировал и возвращался к переводу. Порой было так, что полученные советы были абсолютно некорректными. Честно говоря, даже в последнюю ночь перед отправкой итогового перевода я вносил корректировки.

Далее я думал, как мне правильно представить англоязычному читателю название романа. В итоге я оставил оригинальное узбекское название, но также добавил и Bygone Days. Мне хотелось, чтобы мир смог немного узнать узбекский. Когда вы говорите о Коране, вы говорите «Коран» или «Назидания»? Вы говорите «Шахнаме» или «Книга царей»?

Подобные решения я принимал на протяжении всего перевода, поэтому порой я оставлял слово на узбекском языке, добавляя разъяснительную сноску. К примеру, не хлеб, а «non». Всё это — чтобы сохранить самобытную атмосферу Узбекистана.

 — Вы сказали, что переводили роман 15 лет. Почему так долго? С какими сложностями вы столкнулись?

— Некоторое время людям было сложно получить визу в Узбекистан. Это не критика, а просто жизнь, политика. Бывает. Поэтому у меня не было возможности сотрудничать с кем-либо.

Чем чревато отсутствие специалистов, иностранцев, говорящих по-узбекски? Создается ситуация, в которой людям очень сложно быть специалистом по Узбекистану.

Но за последние четыре года я заметил изменения в этом. Принятие меня в Союз писателей Узбекистана — в организацию, в которую очень сложно попасть, — это признание того, что нам нужно как можно больше новых и разных голосов, если мы собираемся адаптироваться к глобальному сообществу.

Помимо этого, были люди, которые пытались купить у меня рукопись. Были люди, которые говорили, что мой узбекский недостаточно хорош. Но я перевожу на английский, на свой родной язык. Для того, чтобы стать литературным переводчиком, в первую очередь, человек должны быть писателем, который достаточно понимает культуру того или иного социума, чтобы отразить ее как можно четче.

 — Кадыри опубликовал свой роман в период становления Советского Союза, однако роман тяжело отнести к социалистическому реализму. Как это можно объяснить, и как вы интерпретируете роман?

— Однозначно говорить я не буду, потому что для этого мне нужно делать основательное историческое исследование, однако Кадыри убили из-за этого романа. Если это роман соцреализма, то он провалился. Это произошло потому, что он пытался вспомнить прошлое. Он пытался вспомнить своих предков. Один из аргументов, выдвинутых против него, оправдывающих его смерть, заключался в том, что он был монархистом.

Кто бы ни убивал джадидов, он не верил, что они были хорошими социалистами. Впервые приступив к чтению романа, я поначалу воспринял Отабека типичным советским героем, но если посмотреть внимательно, то его слова не отражают его как социалиста. То же самое и с Юсуфбек-ходжи.

 — Абдулла Кадыри опубликовал свой роман в 1926 году, однако события происходят во времена правления Худоярхана. Как это можно интерпретировать? Связано ли это как-то с социалистическим реализмом?

— Трудно утверждать, что это социалистический реализм. Многие не согласятся с моим мнением. Есть доводы, что слово «узбек» употребляется в романе в единственном случае, в имени Узбек-ойим, с чем я не соглашаюсь. В третьей части, когда Мусульманкул терпит поражение под Чирчиком, Кадыри пишет, что кипчаки и узбеки подходят друг к другу и обнимаются как братья.

Вместе с тем мы также знаем, что Кадыри потребовалось несколько лет, чтобы написать «Минувшие дни». Возможно, его понимание того, что значит быть узбеком в начале 1920-х годов, изменилось к тому времени.

Я считаю, что джадиды — это не организация, а вдохновение. Они были культурным феноменом. Если взять для сравнения золотой век литературы Гарлемского ренессанса, то можно видеть разный спектр поэтов, музыкантов и художников, которые сделали Гарлем одним из центров культуры Америки. Когда вы смотрите на джадидизм, то вы видите оттенки верований, и я думаю, что Кадыри в особенности выделяется тем, что он получил образование в медресе. Для некоторых джадидов образование в медресе было обычным делом. Некоторые джадиды были улемами, они были религиозными лидерами, которые хотели провести реформу в современной мусульманской республике, как было сделано в Турции.

Есть предположение, что джадиды были коммунистами и атеистами. Я не верю в то, что Кадыри был атеистом. Я не могу говорить о других джадидах, потому что я не специализируюсь на них, однако ислам пронизывает «Минувшие дни». Есть мнение, что Кадыри критиковал собственный народ, но в этом весь смысл романа. Первый звук, который упоминается в романе, — это азан (призыв на молитву — ред.) — в первом же предложении. А в одном из последних говорится о жаназа, когда кто-то умирает. Кадыри словно говорит о рождении и смерти идеи реформ, и она определенно связана с исламом. Так что я не верю, что он был атеистом.

Возможно, он считал, что октябрьская революция принесла некоторую надежду, что старый порядок ханов и эмиров будет свергнут. Возможно, Кадыри наряду с другими джадидами смотрел на большевистскую революцию как на изменение порядка в обществе. Но если у Кадыри и была надежда на большевиков, то она умерла к 1926 году, к концу романа. Конец романа в значительной степени говорит вам об этом: один из сыновей Ёдгорбека в конце становится басмачом. Отабек умирает, сражаясь с русскими.

Так вот, я считаю, что Кадыри играет со временем. Это роман о прошлом, описывающий его настоящее как предупреждение будущему. Это роман о сопротивлении, роман о памяти и потерях. Это не роман соцреализма.

Есть еще и другой аргумент. Некоторые интерпретируют «Обид-Кетмень» как роман советского соцреализма. Может быть, однозначно мы этого не знаем. У нас нет документальных свидетельств того, что Кадыри лично заложил такую идею. В 1920-е он уже сидел в тюрьме за свои статьи. Возможно, джадиды дали социализму еще один шанс и разочаровались. Это то, что случилось и с Кадыри.

Я думаю, что Кадыри разочаровался, что объясняет концовку романа. Он пережил гражданскую войну, голод и все другие тектонические сдвиги в регионе. Вероятно, последней катастрофой стало создание Узбекской и Казахской ССР, потому что установление власти Советов не означало передачу власти джадидам. Думаю, он был расстроен гомогенизацией (становлением однородной — ред.) культуры. Юсуфбек-хаджи говорит на таджикском языке на протяжении всего романа. Узбек-ойим говорит про домлу-еврея. Именно этот мир различных влияний постепенно гомогенизируется при советской системе.

 — В интервью Voice of America вы сказали, что в советском издании «Минувших дней» 1936 года не отражены взгляды джадидизма. Можете сказать, какие именно?

— Одна из них — монархические взгляды. Я не читал все версии, но я разговаривал с Баходиром Каримовым, который хорошо знаком с жизнью и творчеством Кадыри. Он знаком со всеми версиями, особенно с изданием 1950-х. Так вот, начиная с тридцатых годов и по пятидесятые «Минувшие дни» позиционировался как роман о любви.

Я думаю, что это была попытка внедрить советскую идеологию. Потому что роман о любви — это безопасно. Также в поздних версиях из речи Юсуфбека-ходжи исключены его обвинения в загрязнении вод Туркестана.

Мы должны помнить, что до пятидесятых годов иметь в домашней библиотеке «Минувшие дни» считалось незаконным. Человека, возможно, не посадили бы в тюрьму за это, однако это могло использоваться как доказательство того, что человек идеологически «нечист».

Из прочтения некоторых версий и бесед со специалистами могу сказать, что после 1933 года роман представлялся публике больше как роман о любви и менее как о критике колонизаторской политики.

 — В романе Кадыри не упоминает движение джадидизма. Ни одного героя он не называет джадидом. Как вы думаете, кого в «Минувших днях» можно назвать джадидом?

— Определенно, Отабек — джадид. Адиб Халид, с которым я не всегда соглашаюсь, аргументирует, что джадиды не всегда использовали термин «джадид» для описания своей идеологии. Порой это был эпитет, который использовали улемы, — «новое это», «новое то», «джадид это», «джадид то», «эти ребята, которые продолжают говорить о чем-то новом, новом, новом».

Джадидизм — это термин, который мы используем для понимания социального явления. Таким образом, в моем понимании, как я уже говорил, джадидизм — это вдохновение, а не организация. Понимание Абдуллы Кадыри в 2021 году отличается от понимания советского ученого. Советские ученые старались скрыть эти вещи, потому что это могло быть использовано против них, так же, как и изучение Амира Темура. Джадидизм означает разные вещи для разных людей разных исторических периодов.

Вторая глава — это самая переводимая глава в любой диссертации, всегда детально разбирают начальную главу, но не разбирают, как позже изменились взгляды Отабека. Хондамир Кадыри, внук Абдуллы, рассказывал мне, что Отабек является автобиографией взглядов Абдуллы Кадыри. Отабек — это Абдулла Кадыри и его отношение к миру.

 

Мы видим во второй главе, как юноша, который является подходящим кандидатом для ханской дочери, заявляет: «Если бы у меня были крылья, я бы полетел к хану Кокандского ханства и реализовал каждую из реформ, произведенных в России» и так далее. Глядя на Российскую империю 1840-х, за 20 лет до завоевания Ташкента, можно задуматься: а что именно Отабек хотел привнести? Возможно, Кадыри писал о своих 1920-х. Однако, возможно, он, будучи джадидом, намекает на кладбище идей. Играя со временем, он словно предупреждает будущее поколение о предстоящих опасностях.

 — У вас есть любимый герой? Если да, то почему он или она?

— Хасанали. Он всегда сохранял свою верность Отабеку и Кумуш. Он чем-то напоминает мне ковбоев, с которыми я вырос. Он ездит на лошади и мчится туда, куда нужно, чтобы совершить правильный поступок.

Второй герой — Уста Олим. Знаете, он немного похож на суфия из Накшбандии. Он любит выпить немного вина. Уста Олим со своим суфизмом находится на противоположном спектре более традиционной и институциональной формы ислама, которую представляет Юсуфбек-хаджи. Возможно, суфизм так и практиковался на самом деле. Мне очень нравится, каким Кадыри создал этого героя.

 — Можно ли назвать Отабека избалованным? Многим он может показаться мягким и нерешительным. Какое у вас отношение к нему?

— Я много слышал об этом от узбеков и был очень удивлен, но это хорошо, потому что это мне помогло приблизить перевод к максимальной реальности, отражающей культурное восприятие.

Отабек действительно совершает большие ошибки. Он постоянно перемещается между Ташкентом и Маргиланом, не бывает дома, он не выполняет своих супружеских обязанностей перед Зайнаб. Семья Зайнаб вправе потребовать от Отабека развода, но складывается ощущение, что Зайнаб по ночам засыпает одна. Нет «кундошлик» (отношений жен одного мужа между собой — ред.).

Он соглашается на второй брак, что приводит к трагедии, в которой также виноват и Юсуфбек-хаджи. Я считаю это проявлением слабости Отабека.

 — Отабек достаточно жестко разговаривает со своей матерью. В одной из сцен он упрекает ее: «Говорите „стыдно“, а сами и не понимаете, что такое стыд!» Для джадидов матери играли священную роль, но тут Кадыри показывает Узбек-ойим в негативном свете. Как вы считаете, почему?

— Я думаю, что она своего рода проявление того, что Кадыри считал отсталостью. Устаревшие взгляды, от которых нужно отказаться. Узбек-ойим верит в «анди» (тот, кто приехал из отдалённой местности — ред.), считает Кумуш маргиланской ведьмой, околдовавшая её любимого сына. Она олицетворяет символ невежества, с которым пытались бороться джадиды.

Узбек-ойим также больше волнует «махаллада дув-дув гап» (что скажут о ней люди в махалле — ред.), чем счастье сына. Она непостоянна, а в конце, когда Кумуш наконец появляется у порога ее дома, очаровавшись красотой «маргиланской ведьмы», она «отбрасывает» Зайнаб в сторону, у нее возникает дилемма, что ей теперь делать с Зайнаб.

А Зайнаб — это человек, который действительно проигрывает во всей этой истории. Я очень симпатизирую Зайнаб. Она была самой красивой женщиной в Ташкенте. Она могла бы выйти замуж за кого-то, кто мог бы сделать ее счастливой, могла бы иметь детей, у нее могла бы быть долгая богатая замужняя жизнь. Но она не получила ничего из этого. Она сошла с ума. Были времена, когда Кумуш играла в словесные игры с Зайнаб и грубо относилась к ней.

 — Одна из самых глубоких и загадочных фраз в романе — «То, что ты ищешь, не на тех полках», сказанная устами Офтоб-ойим. Как вы думаете, что искала там Кумуш?

— Я приведу пример фильма «Острие бритвы» с Биллом Мюрреем. После Первой мировой войны персонаж Мюррея, повидав ужасы войны, отправляется в Тибет и читает десятки книг в поисках знаний. Встретившись с монахом, он ему говорит: «Я взял с собой все свои книги, чтобы сесть на вершину горы и обрести мудрость». Монах тогда указывает ему путь по горной тропе в сторону убежища от неизбежных снежных бурь. Герой идёт на гору со всеми своими книгами, а когда доходит до места, находит четыре столбика. Там нет ни дома, ни крыши, а вокруг — снежная буря. Чтобы выжить, он вынужден сжечь все свои книги. Мораль: мудрость не найти в книгах и других вещах, мудрость постигается другими путями.

Опять же, я думаю, что Кадыри был настроен духовно: когда человек ищет материальное, мир не даёт ему то, что он хочет. Нужно искать нематериальное.

Но я должен быть честен с вами. Один молодой студент сегодня спросил меня: «Вы все поняли про „Минувшие дни“»? Я сказал: «Нет, конечно, нет». Я прочитал «Моби Дика» десятки раз, он восхитительный, один из моих любимых романов. Также и Фолкнера, Пруста. Чтобы понять этих авторов, нужно прочитать их работы десятки раз.

 — Как вы считаете, воплощаются ли сегодня в жизнь идеи джадидизма, которые вложил в роман Абдулла Кадыри?

— Абсолютно. Я не пропагандист, и меня даже не волнует, сложатся ли у меня хорошие отношения с узбекским правительством. Я всегда говорю то, во что верю, и буду совершенно честен. Когда Шавкат Мирзиёев стал президентом, я был крайне цинично настроен. Я имел на то право. Более того, мною овладевал страх за будущее страны. Думал, может ли стать хуже с новым человеком, о котором я ничего не знаю?

Я решил для себя, что буду обходить стороной политику любой ценой, но буду говорить о джадидах в связке с президентом Мирзиёевым. Было несколько моментов, которые заставили меня искренне поверить в то, что реформы действительно начались.

Однажды утром я получил сообщение от коллеги. Она мне написала: «Я пришлю тебе видеоролик, и ты не поверишь». Я смотрю клип, и там президент Мирзиёев разговаривает с группой мулл. Он говорил очень быстро, мне было сложно понять его. Он тогда сказал: «Послушай, если я узнаю, что у вас есть „кундошлик“, это противозаконно, я вас уволю». А после он сослался на «Минувшие дни»: «Один из наших великих писателей Абдулла Кадыри говорил об опасностях многоженства». Я не мог поверить своим ушам.

Другой момент — встреча в Вашингтоне с послом Узбекистана в США Жавлоном Вахабовым. Я дал интервью Би-би-си, а затем меня пригласили в посольство. Посол тогда только получил аккредитацию. Я был настроен скептично, думал, что встречу там недалекого человека в костюмчике, советского типа. Я вошел в посольство и подумал: «Боже мой, этот парень молод и открыт для людей».

Я работал в Военно-морской академии США, одной из самых престижных академий в мире. Это самый сложный университет в мире для поступления, потому что вам нужно рекомендательное письмо от президента, вице-президента, министра обороны, сенатора или конгрессмена, чтобы попасть туда. Я встречал действительно хороших лидеров и знаю, каким должен быть хороший лидер. Так вот, передо мной стоял посол Вахабов, и он был явно не советским дипломатом. В тот момент я понял, что мне нужно отказаться от использования выражения «бывший советский» (former Soviet). Это больше не актуально. Это должно применяться только в отношении определенной части истории страны.

Тогда я подумал про себя: «Это что-то новое». Я обратил внимание на молодых сотрудников и гостей — выпускников Гарварда, Джорджтауна, Оксфорда. Некоторые из них были действительно крупными бизнесменами и банкирами. Я подумал: «Два десятилетия всех этих программ обмена с США и Европой дали плоды: узбекистанцы построили несоветскую идентичность». Это будущее Узбекистана. Это будущие лица, принимающие решения. Очень надеюсь, что Вахабов один из них.

Могу однозначно сказать, что посольство работает более активно, чем я когда-либо видел. Это показатель того, что Мирзиёев наделил его полномочиями реализовывать повестку дня. Дело не только в Вахабове. Он — невероятно талантливый человек, но именно его руководство дало ему разрешение делать то, что он делает. Я вижу настоящие перемены.

Узбекистан будет делать один шаг вперед, два назад. Это то, что происходит в процессе реформ. Формируется общественный договор, по которому узбекистанцы сами решают, что есть реформа. Пятнадцать лет назад никому и в голову не приходило делать что-то подобное: идти против строительства здания или чего-то еще. Я не критикую режим Каримова. Я просто говорю, что все изменилось в глобальном масштабе, правительство Узбекистана признало, что нужно меняться, если оно собирается подстроиться под глобализацию.

Да, я хочу видеть свободных журналистов и блогеров, которые могут выражать свои идеи, не опасаясь тюремного заключения, но я также думаю, что президент унаследовал тяжелый багаж. Он унаследовал огромную систему. Я думаю, что он искренен в ее реформировании, но опять же, попробуйте сами [управлять этой системой]. Что вы сделаете, уволите все узбекское правительство? То, что он пытается сделать, закладывает основу. При всем уважении к предыдущему руководству: стране пришлось начать все сначала. У вас за плечами есть некоторый опыт построения новой системы.

Люди хотят перемен, но это должно происходить на их собственных условиях.

У вас есть более консервативный сегмент общества. В девяностые я не видел женщин в платках. Чтобы увидеть традиционные мусульманские обычаи, нужно было съездить в Коканд или Маргилан. Теперь я вижу это и в Ташкенте. В Ташкенте раньше люди носили рубашки и юбки, но теперь я также вижу и более консервативные выражения ислама. Я этого не боюсь, но это просто знак.

Чего я на самом деле боюсь, скажу шуткой: Toshkent o’zgaryapti, lekin o’zgarmayapti (Ташкент меняется, но не меняется). Одна вещь, которая не изменилась в Ташкенте, — это то, что узбеки остались прежними, но им разрешено высказывать свое мнение, выражать, кем они являются.

Я видел темные дни Узбекистана. Реформы, которые вы проводите сейчас, — это мечты джадидов 1930-х годов. Они мечтали о независимой республике. Вы получили независимость в 1991 году, но реформы вы проводите сейчас. У джадидов был спектр верований, но они хотели, чтобы узбеки говорили голосом узбеков, рассказывали свои собственные истории.

Если женщина хочет носить платок, то gap yo’q (без проблем), это не мое дело, это ее решение. Как женщина решит, так она будет одеваться. Надеюсь только, что муж ее к этому не принуждал. Единственное, что меня беспокоит в этих реформах, так это то, чтобы у людей была возможность самостоятельно принимать решения. Я не сторонник консерватизма или либерализма. Я только за то, чтобы узбеки рассказывали свою историю, в противном случае за них расскажет кто-то другой.

 — Ваш перевод «Минувших дней» остается недоступным для обычного узбекистанца. Что нужно сделать, чтобы люди в Узбекистане могли свободно купить книгу на английском?

— У меня есть программа, которую я хочу развивать. Она называется Программа культурного вовлечения «Muloqot». Я работаю над этим уже много лет. В ее рамках я хочу перевести роман «Скорпион из алтаря» Абдуллы Кадыри, создать сценарий фильма «Минувшие дни» для Netflix и адаптировать материалы «Минувших дней» для внедрения в школьную систему, чтобы заложенные в романе ценности распространились через школьную систему. Не в качестве пропаганды, а для того, чтобы дети знали свою национальную литературу. Я не хочу пропаганды. Я хочу, чтобы дети читали больше и больше знали о том, откуда они родом.

Меня все спрашивали: «Как мне купить „Минувшие дни?“». Я говорю им: «Не надо покупать». Я веду переговоры с министерствами о предоставлении книг на бесплатной основе, но только если они не пойдут в продажу и будут распределены в школы. Я хочу, чтобы ученики получали перевод бесплатно в библиотеках, в школах. Пусть даже правительство Узбекистана будет субсидировать печать небольших тиражей, чтобы у учеников в «мактабах» была копия, мне без разницы. Я всем ясно дал понять: продавать я буду только туристам или бизнесменам.

Этот проект был полностью самофинансируемым. Я потратил на него много денег и времени и не заработал на этом ни цента. Я отдал больше книг, чем продал. Я не могу зарабатывать на студентах. Не могу представить, чтобы чей-то ребенок из кишлака, который хочет прочитать мою книгу, будет вынужден заплатить 25 долларов за неё — ни за что!

Я очень ясно дал понять: мне нужна помощь. Знаете, в мой адрес поступают много комплиментов: «Марк, какую следующую книгу вы собираетесь переводить?» Я говорю: «Я не знаю, мне нужна помощь, дайте мне грант или иной официальный путь финансирования». Я думаю, что правительство Узбекистана понимает это.

Я считаю, что Узбекистану нужно привлекать больше иностранных экспертов, таких как я. Сотрудничество — это хорошо. Вы получаете новые идеи от людей, вы становитесь профессиональнее и лучше как человек. Сотрудничества бояться не нужно, его нужно искать.

Материал подготовили Жахонгир Азимов и Давлат Умаров.

Источник: https://www.gazeta.uz/ru/2021/06/19/mark-reese/