Джасур ИСХАКОВ. История одного проекта: Рахим Ахмедов (1921-2008)

Это был единственный фильм, который я не закончил… Меня срочно вызвала директор студии «Кинохроника»:

– Приезжай, есть работка.

В это время я почти ничего не снимал и был готов взяться за любую тему. По дороге размышлял, что за фильм предстоит снимать. Наверное, какая-нибудь заказуха о передовом предприятии. Или что-то типа «проблемы современного градостроительства».

Я вошёл в кабинет.

– Ну, возьмёшься? – спросила она.

– Что за тема?

– Одночастёвка про художника.

При слове «художник» тёплый луч надежды поднял настроение. В этот момент на её столе зазвонил телефон. Она взглядом извинилась и стала говорить о каких-то хозяйственных проблемах.

…Художник… Ещё в школе я мечтал об этой профессии. Записался в изостудию Дворца пионеров. Рисовал карандашами и акварелью, делал наброски, пробовал даже линогравюры… В школе, пропуская уроки, я частенько бегал в Выставочный зал Союза художников на углу улиц Пушкинской и Гоголя. Там в двух залах с высокими потолками проходили различные выставки. Мне нравился запах масляной краски. Я мог подолгу рассматривать акварели, живописные картины, линогравюры, офорты, рисунки и плакаты. Вход туда был абсолютно бесплатный. И смотрительницы знали меня в лицо. Чуть реже бывал в Музее искусств. Перед входом в это старинное здание стояла великолепная мраморная скульптура Атланта, который держал на плечах земной шар. Билет стоил 10 копеек. В залах музея была постоянная экспозиция живописи, скульптуры, декоративно-прикладного искусства. А ещё мне запомнилась огромная кровать под балдахином с искусной резьбой по дереву. Я подолгу мог рассматривать портреты художника Д. Левицкого – тончайшую лессировку, детали одежды, бархатные складки, рисунок парчи и кружева, на которых можно было рассмотреть каждый узелок. И эти глубокие, удивительные глаза, на веках которых были видны даже ресницы. Я зачарованно стоял перед небольшой картиной А. Куинджи «Лунная ночь» и физически ощущал прохладу и волшебное сияние отражения в воде полной луны; не мог отвести взгляда от портрета «Проповедника» К. Маковского (протянув руку прямо к зрителю, он что-то страстно кричал и как будто пронзал вас своим взглядом); быстро проходил мимо картины А. Беллоли «Купальщица», одновременно стесняясь и восхищаясь ею… А потом переходил в зал современных художников Узбекистана. Я почти наизусть знал эти работы: полные солнца импрессионистические картины Павла Бенькова, великолепные портреты художницы Зинаиды Ковалевской, яркие декоративные композиции Александра Волкова, авангардные работы Виктора Уфимцева, серии экспрессивных портретов Абдулхака Абдуллаева, декоративные пейзажи Николая Карахана, изысканные, изящные восточные образы прекрасных девушек и юношей Чингиза Ахмарова, полные простора и широты пейзажи Урала Тансыкбаева…

Я с нетерпением ждал, когда закончится телефонный разговор. И, как только директор положила трубку, быстро спросил:

– А какого художника?

– Рахима Ахмедова…

Рахим Ахмедов… Она даже не догадывалась, как возликовал я в душе, услышав это имя. Эти удивительные по простоте и одновременно глубокие философские картины действовали на меня магически.

– Ну что, согласен?

– Конечно, – торопливо ответил я.

– Но при одном условии: картину нужно сдать в этом квартале. Ты сможешь?

– Смогу.

– С завтрашнего дня приступайте к съёмкам. Вот список группы.

…Я знал несколько картин этого художника. Но, чтобы больше узнать о нём, первым делом открыл интернет и набрал его имя в поиске. Википедия выдала следующее:

Рахим Ахмедов родился 26 июля (по другим источникам – 28) 1924 года (по другим источникам – в 1921) в Ташкенте в семье кустаря. В 1932 – 1937 годах – воспитанник детского дома Министерства просвещения УзССР Ташкента. В 1937 – 1941 годах учился в Ташкентском художественном училище у А. Волкова, Н. Карахана, Б. Хамдами, П. Бенькова. В 1947 – 1953 – в Ленинградском институте живописи, скульптуры и архитектуры имени И. Репина у Ю. Непринцева, В. Орешникова, И. Серебряного. В 1941 году призван в Красную Армию. Участник войны, служил на Северокавказском фронте. После возвращения в Ташкент преподавал в Республиканском художественном училище им. П. Бенькова (1953 – 1954), с 1953 года – в Ташкентском театрально-художественном институте им. А. Н. Островского (ныне Государственный институт художеств и дизайнаУзбекистана им. Камалетдина Бекзода). Профессор (1976). Руководитель Творческой мастерской живописи Академии художеств СССР в Ташкенте (1973). Участник выставок с 1938 года. Персональная выставка картин состоялась в 1962 году в Москве. С 1953 года – член правления Союза художников Узбекской ССР. Председатель правления Союза художников Узбекской ССР (1965 – 1984 и 1992 – 1994), секретарь правления Союза художников СССР (1968).

В этой сухой статье из Википедии перечислялись все его звания, награды, работы, но не было сказано ни слова о его личности, семье, о внутреннем мире великого художника Рахима Ахмедова.

…Стояла ранняя весна. Мы сидели в студийном «Дамас»е. Довольно сильный дождь барабанил по крыше машины. Из подъезда дома, прихрамывая, вышел невысокого роста человек – художник Рахим Ахмедов. Я подбежал к нему, раскрыл зонтик.

– Доброе утро!

Рахим-ака смерил меня с ног до головы не очень приветливым взглядом:

– Вы и есть режиссёр?

– Да, Рахим Ахмедович. Погода что-то не для съёмок. Может, отменим сегодня?

Он мрачно посмотрел на меня, потом перевёл свой орлиный взгляд на небо. Тяжёлые серые тучи плыли над городом.

– Через час небо будет чистым, – уверенно сказал он и, словно взяв командование на себя, решительно направился в сторону машины. – Едем, садитесь!

Сам он сел вперёд рядом с водителем. Разбрызгивая лужи, «Дамас» понёсся по улицам города. Я представил Рахиму Ахмедовичу нашу небольшую группу – кинооператора, его ассистента и водителя.

– Дорогу на Ак-Таш знаешь? – спросил он.

– Конечно, – ответил водитель.

– А сценарий есть? – повернулся ко мне Рахим-ака.

– Нет, – виновато признался я, – только вот сценарный план…

– Опять халтурите? – недовольно сказал он, беря в руки жалкий листочек. Надел очки. Прочитал мои черновые записи. – Хм, «эпизод пятый, – прочитал он с издёвкой. – Беседа с Р. Ахмедовым об искусстве». Только говорить я не буду. Я художник. Мои слова – это краски!

Позже, когда мы снимали заседания учёного совета, я убедился в том, что говорить этот человек умел. Да ещё как! Он абсолютно забыл про нашу камеру, её жужжание и говорил о состоянии дел на кафедре, о недостатках преподавания, об отношении студентов к учёбе и о многом другом. И чем ближе знакомился я с этим удивительным человеком, тем больше понимал, что за внешней суровостью скрывается человек с доброй, открытой душой, обладающий чувством юмора. В то же время он был очень прямым и говорил даже самым важным начальникам всё, что думал. Рахима Ахмедова уважали и побаивались. Он относился к великому поколению пионеров, создавших нашу культуру, науку, театр, живопись, кино. Его выразительное лицо с глубокими морщинами напоминало лицо воина, готового отстоять любую крепость. Как-то, спустя некоторое время после нашего знакомства, он сказал мне:

– Знаешь, я детдомовец. В этой жизни я видел многое. И жизнь моя не всегда была сладкой. Мне уже много лет. Но я до сих пор тот самый беспризорник…

Он часто бывал дерзок. Когда чувствовал несправедливость или ложь. А ещё он не любил фамильярность – знал себе цену.

…Наш «Дамас» проехал Горбатый мост. Мы поехали наверх в Ак-Таш, где на берегу сая находилась дача Рахима Ахмедова. Он оказался прав. Дождь закончился. Ярко светило солнце, и в голубом небе плыли лёгкие перистые облака. Соседи по даче – большая семья (они же сторожа) –встретили Рахима Ахмедовича не как дорогого гостя, а скорее, как отца. Женщины быстро расстелили дастархан с лепёшками, кусочками сахара, с пиалами мёда и сумаляка. Рахим-ака расспрашивал соседей о житье-бытье в Ак-Таше, сам рассказывал о новостях в Ташкенте. Мы сидели на полу на бархатных курпачах, а Рахиму-аке принесли стул, зная о болезни его ног.

После недолгого завтрака поднялись по каменистой тропе наверх, где располагалась дача, а чуть выше – подобие склада, навес, где в больших коробках хранились холсты, этюдники, мольберты, банки с красками, кистями, мастихинами и хозяйственные инструменты. Два подростка, дети хозяина, помогли вынести большой этюдник, грунтовый холст в деревянном подрамнике. Делали всё быстро, сноровисто, видимо, не первый раз.

– Снимай общий план, – попросил я оператора.

Рахим-ака какое-то время стоял молча, разглядывая холм, бурную весеннюю речку – сай. В расщелинах, в тени, ещё лежал рыхлый снег и вниз стекали ручьи. Вода билась о холодные камни, покрытые мелкими льдинками, волшебно сверкающими на солнце. Уже кое-где на холме ярко зеленела трава и разноцветными пятнами радовали глаз первые горные цветы. Я следил за взглядом Рахима-аки. Его сощуренные на солнце глаза, острые, пронзительные, словно впитывали в себя этот хорошо знакомый ему пейзаж. Красоту весеннего дня, пробуждающейся природы. В его позе я вдруг увидел работягу, который готовится к исполнению трудного, но полезного дела. Он долго выбирал грифель подлиннее и после паузы быстрыми энергичными движениями стал рисовать склон горы, изгиб горной речки, обледеневший камень.

Снимали мы на дорогую киноплёнку «Кодак», каждый метр которой надо было беречь. В тот момент я пожалел, что у меня нет видеокамеры, чтобы запечатлеть все подробности происходящего волшебства. Рахим-ака теми же резкими динамичными движениями смешивал на палитре краски, поднимал глаза, сравнивая с натурой и, убедившись в созвучии, наносил краски довольно широкой кистью на белоснежное поле холста. Через полчаса, когда уже вырисовывался эскиз пейзажа, Рахим-ака остановился.

– Вам достаточно? – спросил он. – Я устал.

– Конечно-конечно, отдохните, Рахим-ака! – сказал я.

Мальчик торопливо поднёс табуретку.

– Ноги сильно болят, – виновато произнёс он, потом улыбнулся: – Зимой у нас лифт сломался, и я сидел на своём десятом этаже в мастерской два месяца.

Затем мы снимали детали: пробивающуюся траву, рыхлый снег в прогалинах, обледеневший камень. Опираясь на плечо подростка, Рахим-ака подошёл к нам.

– Вон, видите сосульки на крышах? Есть прозрачные и есть жёлтые. Для меня жёлтые сосульки – это символ нашей весны, – он сдержанно улыбнулся и продолжил: – Чуть позже на этих глиняных крышах зацветут маки.

…Хозяева оставили нас на ужин. Группа расположилась на курпачах. Женщины быстро накрывали на хонтахту. Хозяин достал припасённую для дорогих гостей бутылку «Пшеничной» и вопросительно посмотрел на Рахима-аку.

– Что спрашиваешь? Вытащил – так открывай!

Я слышал, как однажды самый большой начальник полушутя-полусерьёзно спросил у художника: «Как, Рахим-ака, до сих пор пьёте?» «Пью! – довольно резко ответил художник. – И, заметьте, на свои деньги!»

Женщина поставила на дастархан ляган с дымящейся дымламой.

– Угощайтесь, гости дорогие!

После горячего пили чай. Хозяин что-то прошептал сыну, тот убежал. Через некоторое время в дверях появился незнакомец с дутаром в руках.

– Вот, Рахим-ака, знакомьтесь, лучший дутарист нашей махалли Каххаржон!

Дутарист стал настраивать инструмент. И в это время единственная лампочка замигала и погасла.

– И так каждый день, – пожаловался хозяин.

Женщина занесла в комнату две керосиновые лампы. Дутарист запел хрипловатым проникновенным голосом, подыгрывая себе на дутаре. Старинная щемящая народная мелодия, заполнившая комнатку, проникала в самое сердце. Я взглянул на Рахима-аку. Он тихо раскачивался в такт макому. Неровное пламя фитиля играло на его лице. Мне показалось, что в его глазах блеснула слеза. Он смотрел куда-то в тёмный угол, возвышаясь над всеми нами на стуле. О чём он думал в эти минуты, что вспоминал? Может, морозные ночи в окопах войны, а может, нелепый ранний уход сыновьей, а может, своих родителей?..

Певец закончил петь. Рахим-ака знаком подозвал его к себе. Отложив дутар, тот подошёл. Художник обнял музыканта и сказал тихо:

– Спасибо! – и добавил, внимательно рассматривая его лицо: – Я, пожалуй, вас нарисую, вы не против?

Душевный вечер продолжился.

…Мы возвращались в темноте. Обычно молчаливый, Рахим-ака негромко рассказывал о своём детстве, о родителях, о детском доме, где он впервые взял в руки карандаш. Теперь я пожалел, что у меня нет с собой магнитофона.

Слово «халтура», брошенное Рахимом-акой в день нашего знакомства, сильно задело меня. Я хотел доказать, что это не будет халтурой. Этот фильм должен быть глубоким философским рассказом о внутреннем мире художника, о необычайной любви к жизни во всех её проявлениях, о мастерстве и профессионализме. По ночам я прикидывал дикторский текст, думал о тех, кто его будет читать. Конечно же его друг Малик Каюмович! Они очень похожи. Оба прошли войну, оба трепетно относятся к своей профессии. Конечно, хотелось взять интервью у человека, который, может быть, лучше всех знал о нашей культуре, изобразительном искусстве, – у Азиза Каюмова. Ещё у многочисленных учеников, а может, и у его учителей. Я даже задумал поездку в Санкт-Петербург, точнее, в Ленинград, чтобы снять Рахима-аку в Академии художеств, где он учился, возле каменного сфинкса на берегу Невы, пройтись по Невскому проспекту. Однако, когда я заикнулся об этом директору студии, она развела руками:

– Какой Санкт-Петербург? У нас нет времени. А главное, нет денег на командировку!

Я продолжал снимать. В его мастерской на десятом этаже большого дома в центре города, в институте среди педагогов и студентов художественного института, на учёном совете. Нашёл решение – не делать из фильма каталог многочисленных произведений Рахима Ахмедова. Надо сосредоточиться на моей любимой работе «Утро. Материнство». Сделать её идейным центром фильма. Подолгу изучал репродукции этой работы. В его мастерской я видел авторскую копию. А сам оригинал находился в Ташкентском государственном музее искусств. Но, внимательно изучая композицию, детали, колористическое решение, я открывал для себя новые грани этого произведения. Первое, что бросилось в глаза, – простота и естественность этой работы. По деталям быта, одежды можно было понять, что это скромная семья, которая живёт ладно и правильно, преодолевая трудности, но в которой всегда царит мир и спокойствие. Мне нравилась общая атмосфера картины. Художнику удалось передать ощущение раннего утра. Маленькая деталь: молодые тополя за спиной женщины передавали лёгкое дуновение утреннего ветерка, прохладу. И в самой женщине чувствовалось, что она даже в трудную минуту найдёт для детей лакомый кусочек и доброе нежное слово. Но было понятно, что эта женщина с простым мягким лицом в случае опасности с яростью тигрицы будет защищать своих малышей. Я даже «слышал» эту картину: щебетание птиц, далёкий крик петуха, лай собак, представил даже, как её муж рано уходит на работу и заводит свой трактор…

Я заранее прослушал музыку, которую можно было использовать в фильме. С оператором мы уже распланировали, какие детали будем укрупнять, где будет панорама. Я наметил места, где будем снимать: его дом в Рабочем городке, Центральный выставочный зал, который был построен благодаря Рахиму Ахмедову. Я хотел снять его дочерей Эльмиру и Нигору, которые косвенно пошли по стопам отца, – стали ведущими искусствоведами республики. Однажды я рассказал художнику о том, как замыслил фильм.

– Может быть, ты и прав! – сказал Рахим-ака. – Тема матери и дитяти всегда была, есть и будет самой важной и глубокой…

Первое появление картины вызвало неоднозначную реакцию публики. Большинству произведение безоговорочно понравилось. Но была и другая, лицемерно-ханжеская, оценка. Ханжи и лицемеры разных рангов обвинили художника в том, что он посмел показать женщину-узбечку с обнажённой грудью. «Это не соответствует нашему менталитету… можно было прикрыть грудь каким-нибудь платочком или перекрыть веточкой от дерева»…

Картина «Утро. Материнство» с триумфом выставлялась во многих столицах мира и была названа «Узбекской мадонной».

Неожиданный звонок из приёмной с просьбой зайти обнадёжил меня: а вдруг вопрос командировки в Санкт-Петербург решился?.. В приподнятом настроении я вошёл в директорский кабинет. Поздоровался.

– Давайте пройдём во двор, чтобы нам не мешали.

Мы молча шли по аллее. Рабочие выкорчёвывали кусты граната, недавно посаженные яблони и черешни и в готовые лунки сажали ёлки. Я хотел спросить, что происходит, но женщина опередила меня:

– Сверху распорядились, – негромко произнесла она.

Мы прошли ещё шагов десять. 

– Я вас очень прошу, не беспокойтесь заранее. Вы без работы не останетесь. Я дам вам интересную тему. 

Спасибо, но мне надо закончить фильм о Рахиме Ахмедове.

Повисла долгая пауза.

– Вчера мне позвонил… неважно кто. Он сказал, что есть мнение в руководстве закрыть картину…

– Что?..

– Мне очень жаль, поверьте. Я всю ночь из-за этого не спала. Видела, с каким энтузиазмом вы принялись за работу. Но… приказы, как говорится, не обсуждаются.

Оглушённый, я ехал домой. Почему? За что? Множественные вопросы доводили меня до головокружения. Я едва не врезался в автобус. Водитель обматерил меня и был прав. В чём же причина, может, это месть за прямоту и честность Рахима Ахмедова? За его колючий характер? За свой взгляд на жизнь и на происходящее? У него было много регалий, орденов, наград. Но, на мой взгляд, он заслуживал большего, поскольку уже относился к тем, чьё творчество является национальным достоянием.

Я боялся встречи с ним. Не от страха – от стыда. Представив пристальный взгляд Рахима Ахмедова, я почувствовал себя предателем. Вспомнились его слова: «Наверное, фильм у нас получится». Уже был анонс о фильме в телепрограмме. Рахим-ака с нетерпением ждал, с гордостью обзвонил, как мне стало известно, друзей-коллег и учеников о предстоящей премьере. Каково же было его разочарование, недоумение, когда фильм так и не показали! Многие звонили в ожидании фильма и говорили, что не могут найти этот телевизионный канал. Я мог лишь предполагать, что переживает художник. Позвонить ему я так и не осмелился.

…Увидел его на выставке в Центральном выставочном зале. Он сидел на банкетке, разговаривая с кем-то. Я хотел незаметно уйти. Но вдруг услышал своё имя. Оглянулся: Рахим-ака жестом звал к себе.

– Садитесь, режиссёр! – он положил мне руку на плечо. – Я всё знаю… Не вините себя.

…Три года спустя 8 июля 2008 года талантливый художник Рахим Ахмедов покинул этот мир, оставив свои картины, многочисленных учеников и память благодарных зрителей. Фильм о нём был единственным фильмом, который я не закончил…

 

20. 08. 2020

 

Журнал "Звезда Востока", №5