Лариса ЮСУПОВА. Когда приснится снова дед

Фрагменты из еще неопубликованного романа, представляющего широкую панораму жизни во всей ее сложности и взаимодействии судеб нескольких поколений, охватывающего огромный период времени – с 50-х годов ХХ в. до современности.

Представленные главы – история взаимоотношений совсем зрелого человека, прожившего нелегкую, интересную жизнь, деда Зиновия Семёновича с его внуком Тёмой, только постигающим мир. Первые главы, предваряющие повествование, вводят читателя в курс семейной и дедовой «педагогики».

Preambule

 

Характеры у взрослых были разные. И Темку они все воспитывали тоже по-разному. И часто из-за этого ссорились, потому что каждый из взрослых считал, что прав только он. Больше всех сердился папа. Его огорчало, что сын у него такой худенький и болезненный, что он постоянно все забывает и путает, что совсем не умеет драться и оправдывается всегда со слезами, даже если и прав. Папа сердился, что Т¸мку воспитывают нюней и растяпой. И из-за них он никогда не сможет постоять за себя в жизни. А ведь школа-то не за горами. Т¸мкину стеснительность он считал мягкотелостью, приобретенной из-за пагубного потакания. Папа все порывался отдать Т¸мку в какой-нибудь жесткий спорт, чтобы там выжгли из мальчика каленым железом малодушие и женское воспитание, пока ребенок вконец не испортился. Наверное, он бы, Григорий, победил и вечную Т¸мкину заступницу бабу Веру, и конечно же, жену, которая ему рьяно возражала, а затем соглашалась с каждым его словом. Но победить собственного отца, взять верх над Зиновием Семеновичем он никогда не умел. Да, в принципе, и не хотел, считая, что не имеет на этого никакого морального права. Как никак, а именно дед был истинным главою их семьи. Григорий безмерно гордился своим упертым стариканом, блестящим ученым, действительным членом нескольких академий, и страшно на него досадовал. Этого человека просто невозможно было втиснуть в какие-либо рамки. За свою длинную жизнь Зиновий Сем¸нович был то приближен и обласкан сильными мира сего, то весьма неугоден всевозможным органам и представительствам. Он был гоним и обесчещен, и восстановлен, и приближен снова. И, несмотря на свою выдающуюся судьбу и ученые степени, так и не изжил в себе местечкового еврея. Подчас он был смешон, этот обладатель могучих мозгов и передовых научных воззрений, когда цеплялся за свои устаревшие жизненные правила и за какие-то еврейские традиции, в которых и сам сильно путался, но путался или нет, он был в вечном и яростном поиске истины. Этот великий путаник, всю свою жизнь гонявшийся за истиной, обладал характером вспыльчивым, ближе к холерическому. Т¸мка был его последним любимым детищем, и дед никому не позволял его калечить, ломать внутреннюю свободу. Нечего было и пытаться победить такого человека. И Григорий смирился, горько наблюдая, как отец методично портит ему сына вкупе с женой и бабой Верой. Гриша давно умыл руки и только подтявкивал из-за угла, как злая пугливая шавка, так, во всяком случае, ему самому всегда казалось. В общем, считал Григорий, каждый в доме тянул одеяло на себя. У каждого был собственный метод воспитания, и Т¸мка рос, ловко лавируя между этими взрослыми самомнениями и самолюбиями. Дед считал, что в ребенке нужно развивать то, что заложено в нем природой и даровано Господом. Григорий же, наоборот, мечтал развить в сыне качества, которых в ребенке, на его взгляд, не хватало. Он был категорически против музыкальных занятий, памятуя собственное детство, фыркал, слушая разговоры об изостудии и твердо верил, что мальчишке нужен спорт, причем по возможности экстремальный. А пока взрослые спорили, расходясь во взглядах, Т¸мка жил легко и свободно, не обремененный поденщиной кропотливых занятий. Читать его научил дедушка безо всяких воскресных школ и прочей дури, писал и рисовал в тетрадках он для собственного удовольствия и потому не тяготился занятиями, так как никто его ими не грузил, как работой. В изостудию он походил совсем недолго, музыкальные занятия дальше разучивания гамм с места не сдвинулись.

 

Дай ребенку детство

 

– Да что ты его все лечишь? Парня-то своего?! Прямо забодал уже. Он не дебил, Т¸мка твой. Это ты понимаешь, нет?! Ну да, мал еще чуточку. А жизнь эту малый хоть и по-своему, а лучше нас понимает.

– Да что он понимает, папа? Ну что ты несешь?! – вспыхнул Григорий.

– Побольше твоего! – рассердился старик. – У детей логика железная.

И переразвитым сознанием не замучена. Ребенок, он через всю нашу муть и темень с фонариком пробирается. Он, слава тебе господи, пока еще всем условностям нашим не обученный. И реверансами во все стороны не затюканный.

– Какими еще реверансами? – нервничает сын.

– О, боже мой! Да та-ки-ми, Гриша, та-ки-ми! Два притопа на закон, три прихлопа на мораль. Тут присел, там поклонился. А как бы вдруг чего не вышло... А что вокруг люди подумают?.. Так вот вся жизнь и проходит. Подошел к концу, оглянулся – а не жил вовсе. Все приседал да кланялся.

– Нда?! – уничижительно вызверился Григорий. – Я так понял, внучок твой по земле и ступать не будет? Так, что ли? Ты его сразу в небожители определишь? А ему еще в школе учиться вообще-то. Хочешь, чтобы его забили там? Чтоб потешались, как над клоуном? Или ты его всю жизнь возле своей койки продержишь?

– Да что ты все на свой лад поворачиваешь? – простонал отец. – Я тебе разве об этом говорю? Да пойми, дит¸, оно прямо к сути идет, не петляет. А то, что мы хохочем над ним, так это от испорченности своей. От цивильности хреновой, – ядовито протянул дед. – Тебе бы на него, Гришенька, смотреть и радоваться. А ты, как прокурор на процессе, – все вердикты выносишь.

– Опять – двадцать пять. Пап, да мне смотреть тошно, как ты из него ворону белую лепишь. Все из него индивидуума растишь. А как пацан потом к этой жизни приспособится, с прихлопами-приседаниями – тебе и дела нет! – закричал Григорий, хватая зачем-то кухонное полотенце, и в сердцах пнул табуретку. – Хоть бы раз задумался, как он потом жить будет. Как?!

– Не боись, и его обломают, – вздохнул старик.

Он последнее время все чаще коверкал язык, то ударяясь в жаргон, то сползая на смесь старорусского с деревенским, круто замешивая с еврейскими фразами. Видно, сказывалось общение с бабой Верой и еврейское происхождение.

– Не боись. Еще успеет приспособиться. Со всеми в одну ногу шагать. В одном строю шаг печатать. Не таких еще жизнь обтесывала.

– Ну и?!

– А вот тебе и «ну и»! – передразнил отец. – Вот и дай ребенку хоть детством насладиться. Пока в твоих руках еще что-то. Подрастет, да и вылетит из гнезда. И ничего ты для него больше сделать не сумеешь. И тропу не протопчешь, и руки не подложишь. По судьбе человек пойдет. По своей собственной, – горько молвил Сем¸ныч и махнул рукой, заканчивая разговор.

 

Кто такой ученый…

Дед у Т¸мки был крупным ученым. И хоть в последние годы прибаливал не на шутку, но каждый день подолгу работал. Без конца что-то писал и рылся в своей библиотеке. Целыми днями ему звонили по телефону и приходили по два-три раза в неделю какие-то серьезные дяди. Они называли себя коллегами и являлись с тяжелыми портфелями, полными бумаг. Приходы эти назывались посещениями больного коллеги. Дяденьки передавали на кухню Вере Григорьевне увесистые пакеты с фруктами и лепешками и рассаживались в дедовом кабинете, обязательно приготовив ручки и блокноты. Сначала все держались очень вежливо, но через полчаса вдруг начинали орать друг на друга как резаные. «В лесу что ли, – сетовала баба Вера, – или на базар пришли? А еще культурные люди. Ученые». Но культурные люди не понимали, что они не в лесу и не помнили что они ученые. И даже обзывали друг друга весьма обидными словами. А баба Вера невозмутимо шмыгала взад-вперед, притаскивая им полные подносы еды, и выносила пустую посуду. И всякий раз пыталась выудить Т¸мку из дедовой комнаты. Т¸мка послушно двигался в сторону двери, но через секунду оказывался на прежнем месте в каком-нибудь углу, где, приклеившись к стулу и открыв рот, слушал взрослую перебранку. Он мало что понимал в сути вопросов, его просто завораживали взрослые эмоции. Иногда дяди спохватывались и говорили друг другу: «Перестаньте, здесь ребенок» или «Да не вопи ты так, пацана перепугаешь!» Пять минут все чинно пили остывший чай, затем снова горячились и наскакивали друг на друга – да так, что Т¸мка боялся, что они вот-вот все передерутся. Заканчивались визиты почти всегда одинаково: дед что-то быстро писал каждому сердитому дядьке на бумажке, тот смущенно вытирал вспотевшее лицо носовым платком и что-то мямлил, пробегая глазами написанное. Затем все дружно благодарили хозяйку и извинялись за причиненное беспокойство:

– Вы уж простите, пошумели мы тут немного. Да знаем, что ему нельзя так волноваться. Вы уж простите великодушно, хозяюшка.

Т¸мка с восторгом впитывал последние фразы, они казались ему великолепнее, чем в кино, потому что кино – это просто по телевизору, а тут все живьем, совсем по-настоящему. Дяденьки-коллеги, наконец, уходили, осторожно ступая, как будто боялись разбудить кого-то спящего. А Зиновий Сем¸нович откидывался на подушки, пил сердечные капли и говорил всегда одну и ту же замечательную фразу:

– Уфф! Набрехался, как собака! Вера! Гони их в шею! И не пускай больше! Ишь ты, ходят тут бездельники хреновы!

Через полчаса он вдруг хватался за телефон, вежливо с кем-то здоровался и тут же сходу начинал орать в трубку как оглашенный. Потом снова откидывался на подушки и громко стонал:

– Ой, ну как же мне плохо!

Взгляд его падал на внука:

– Иди сюда, Арт¸мий! – звал он мальчика, я по тебе соскучился. – Ну, что расскажешь? Ответствуй, сударь, не тяни за душу, видишь, мне опять некогда. – Он говорил и перебирал какие-то бумаги, которые спускал прямо на пол. Что-то вдруг перечитывал и подчеркивал. Затем почему-то начинал копаться в стопке белья, выуживая из карманов сложенные бумажки.

– Сем¸ныч, что ты ищешь? Скажи, я дам. А то опять все вверх дном перевернешь, – беспокоилась бабушка.

– Чего-чего, – бурчал дед, – не видишь чего, рубаху ищу.

– Какую рубаху?

– Самую чистую из самых грязных.

– Да поди ты, – оскорбляется баба Вера, – это когда у тебя здесь чтото грязное лежало?

– Да шучу я, шучу, разобиделась, заноза старая!

– Стара да удала, – отрезает баба Вера, шумно собирая тарелки. – Ишь ты какой, нашел себе занозу. Роза без шипов не бывает, – ворчит она, вынося посуду из комнаты.

Т¸мке весело слушать эту перебранку. Он удобно сидит в кресле и готовится задать деду один очень деликатный вопрос. У него за день накапливалась целая куча вопросов, а отвечать на них, кроме деда, всегда было некому.

– Зямочка, а кто такой ученый? Это тот, который учится или других учит? – с волнением спрашивает он у деда.

– Который учится, – бурчит дед, – учится и учится, как дурак.

– Как дурак? – изумляется мальчик. – Ага, тетя Люся так и говорит, что это не от большого ума так много образования.

– И все-то она знает, твоя тетя Люся. Ну, пожалуй, и правильно. У дураков всегда много образования.

– А почему они дураки?

– А потому, что знания на полку складывают. Лежат они у них на полках, эти знания, и пылятся, а мозги отдельно лежат.

– Мозги на полках?! – удивляется Т¸мка.

– Ага, – смеется дед, – мозги на полках.

– А ты ученый? – перебивает внук.

– Ну почти, – веселится дед, – совсем почти ученый, в сухарях толченый, в духовке запеченный.

Но Т¸мка не принимает шутки и спрашивает с серьезной настойчивостью:
– А почему ты ученый?

– Ну-у, как тебе сказать… – сконфуженно посмеивается Зиновий Сем¸нович. – Наверное, я очень любопытный.

– А как это?

– Ну-у, я всюду сую свой нос, – заявляет, подумав, дед.

Т¸мка поражен:

– Совать всюду свой нос! Это же очень плохо. Мама всегда говорит, что так делать очень неприлично!

– Да уж! – соглашается дед. – Кто же спорит? Что да, то да!

Т¸мка слегка запинается, придумывая, как бы ему половчее выразиться, чтобы не обидеть деда. И все же выпаливает против своей воли почти нечаянно:

– И баба Вера терпеть не может, когда свой нос суют всюду, просто
терпеть не может.

– Если бы только баба Вера, – вздыхает дед. – Этого не могут терпеть все люди на свете.

– А ты все равно нос суешь? – подозрительно допытывается Т¸мка. – Все суешь и суешь! – возмущается мальчик.

– А я все сую и сую! – мирно кивает головой дед. – И иногда даже премии своими суваниями зарабатываю.

Т¸мка обалдело глядит на Сем¸ныча, приоткрыв рот. Он ничего не понимает, ну, просто ровным счетом ничего.

– А куда ты его суешь? – спрашивает он после долгого молчания.

– Чего сую? – рассеянно отвечает дед, он уже успел за время паузы позабыть тему разговора и что-то торопливо записывает в толстую тетрадку.

– Свой нос! – отчеканил Т¸мка.

– А-а! Свой нос! – вспомнил дед. – Так бы и сказал сразу, а то чего суешь, куда суешь, – ворчит Семеныч. – Да везде сую – туда, сюда. А потом раз – и попал туда, куда надо, а там, глядишь, и премия светит, – хвастается дед.

Разговор становится совсем интересным: сунул нос, смотришь, а там премия.

– Там премия лежит, да? Да, дедушка?! – возбужденно теребит деда мальчик.

– Где? – снова не понимает дед.

– Где? Где?! – взрывается Т¸мка. – Что, уже забыл совсем, где премия лежит?!

– Ой, – сказал Зиновий Семенович. – Ой!! Держите меня семеро! Держите меня, люди добрые, а то я выпрыгну в окно! – от смеха он долго кашляет и никак не может отдышаться.

– Ну, говори же, – неумолимо допытывается внук. – Так ты что, суешь нос, а там премия? – спрашивает он с жадным любопытством. – Сколько?! Тысяча миллионов? Нет, правда?! Ну скажи, Зямочка! – заныл он, подпрыгивая в кресле от нетерпения. Это была самая большая цифра в его голове. Что там какие-то миллиарды, подумаешь, разве они сравнятся с тысячами миллионов. Так он деду и выкладывает.

– Никак не могут, – покладисто соглашается дед. – Ну кто же сравнится с Матильдой моей… – вдруг запевает Сем¸ныч и резко обрывает мелодию. – Только вот иногда этот нос в такое дерьмо можно всунуть, аж провоняет весь.

– Нос провоняет? – озадачивается Т¸мка. – И что тогда?

– Что тогда?!. Моюсь. Чищусь. И хожу потом с задранным носом. Клюв берегу, – раздражается дед.

– Ну, а… тысяча миллионов? – испуганно допытывается Т¸мка.

– Да какие уж там тысячи с миллионами, – бормочет дед, – когда нос в дерьме. Так… – перебивает он сам себя, чувствуя, что ему не отвертеться, и разговор заходит ой как далеко. – А где наша баба Вера? Она нам с тобой кисельку обещала.

– Ну деда же, – не отступает Т¸мка, – рассказывай дальше.

Но дед был тоже хитрым и не давал сбить себя с толку:

– Зажала бабка кисель-то. Ну-ка сбегай к ней. Беги, беги на кухню и скажи ей: дай-подай, баба Вера, нам кисель! Нет ты понял, нет? – повышает он голос, не давая внуку и слова вымолвить. – Понял, я спрашиваю? Клюквенный кисель зажимают! Давай на кухню живенько!

Т¸мка бегом ринулся на кухню, начисто позабыв о волнующей его теме. Клюквенный кисель был большим лакомством и крупным дефицитом в их городе. Его варили из замороженной клюквы, которую везли деду как презент его многочисленные знакомые. Так что теперь бабе Вере было не отвертеться и дать-расподать им этот клюквенный кисель.

А Зиновий Сем¸нович сидел ссутулившись на кровати и никак не мог остыть от этого дурацкого и волнительного разговора.

– Вот так-то, – бормотал он в пространство, уставившись в одну точку, – и в какое только дерьмо этот нос не совался, аж провонял весь. Давно бы мне, дураку, все понять было и ходить себе с задранным носом не мятым и не клятым. Не клятым и не мятым, – повторил он со вздохом, принимаясь за свои рукописи. Он писал и писал, роняя на пол исписанные страницы, а горькая морщинка возле плотно сжатых губ его так и не разглаживалась до самого вечера.

 

Ябеда

 

– Деда! – спросил, разбуженный утренними криками Т¸мка, просовывая в дверь свою вихрастую голову. – Ты опять ругался?

– Опять! – буркнул дед. – Вот такой я у тебя нехороший.

– А зачем ты мою маму обижал? Я вот за это с тобой дружить не буду больше!

– Ну и не надо, подумаешь. Уходи давай, чего явился?

– Я на тебя только сначала злой был, – объяснил Т¸мка, – а потом баба Вера сказала, что ты нервный.

– Нервный… – фыркнул старик.

– А папа маму утешал и сказал, что ты больной и старый.

– Ух ты! А мама что?

– Согласилась. Сказала, что ты уже давно из ума выживаешь.

– А ты чего, сюда стучать пришел? – нелюбезно справляется дед. – Так мне стукачей не требуется. Иди себе в другое место стучать.

– Я не стучу ничем и ногами даже не болтаю! – возмутился Т¸мка. – Я тебе все тихо говорю, чтоб не слышно было.

– Это что, по секрету, что ли?

– Да – а, – заговорщически шепчет внук, – и ты им не говори ничего, а то мне от папы достанется.

– Ах, от па-а- пы достанется, – протянул Зиновий Сем¸нович. – А вот о том, что подслушивать нехорошо да еще передавать все? Это тебя не беспокоит? Или, главное, чтобы от папы не досталось?

– Я же только тебе, – изумился Т¸мка, – Я же никому больше. Ты ведь лежишь здесь и не знаешь ничего. Вот я тебе все и рассказываю…

– Дед длинно вздохнул, соображая, как бы ему половчее возразить этому маленькому доносчику с помощью более доступной детской лексики. Но он так устал от недавних своих криков и гневных выпадов, что его с трудом хватило на один короткий вопрос:

– Ты, что ли, ябеда?

– Нет! – вспыхнул Т¸мка. – Я не ябеда, я твой внук. А если ты не хочешь, я не приду к тебе больше! – и гордо вышел из комнаты решительным шагом.

А Зиновий Сем¸нович все лежал и думал про своего кудрявого внука: «Нет, это не ябеда, – наконец решил дед про себя. – Человек за советом пришел, ждал, что я ему все растолкую. Для него дед – авторитет. А авторитет уже сам из ума выживает, – вздохнул старик. – Стареет авторитет, продолжал размышлять Зиновий Сем¸нович, откидываясь на подушки. – Вот так-то, Зяма, вопишь, гремишь, а толку нету. Вышел толк-то весь. Одна бестолочь осталась», – казнил он себя пытаясь задремать.

Но не прошло и пяти минут, как маленький герой его высоких дум снова вырос перед глазами…

 

Карма от слова «кар»

 

– Дед, это опять я, – возбужденно сообщил мальчик.

– Ну, здрасти-мордасти! Давно не виделись.

– Я тебя спросить забыл, – объяснил свое появление внук. – А чем это
ты папе угрожал?

– Я угрожал? Твоему папе? – удивляется дед. – Тебе приснилось.

– Нет, не приснилось.

– Тогда о чем ты, я не понимаю.

Т¸мка затрудняется с ответом. Он мучительно пытается вспомнить забытое нужное слово. Оно почему-то напоминает ему ворону. Но не вороной же дед пугал папу.

– Ну, – поторопил дед, – вспомнил? Нет? Ну тогда иди, мне некогда.

– Опять некогда, – рассердился Т¸мка. – Обрадовался, что я не помню, чем ты его пугал.

– Я? Пугал твоего папу? Да чем? – изумляется дед.

– Да, пугал. Ну как ворона каркает, – пытается припомнить Т¸мка, – «кар-кар».

– То есть как это? – вытаращил глаза Зиновий Сем¸нович. – Ааа! – захохотал он вдруг, хлопая себя по коленке. – Ах, значит каркал?! Ха-ха-ха! Кар, кар! Вера, иди сюда, послушай! Послушай! – зовет он жену. – Ха-ха! Вот оно, вот оно ассоциативное мышление. Ну надо же, как все просто, карма, от слова «кар». Накаркал карму! – вкусно проговорил дед с пафосом. – Ой-ой, держите меня семеро. Ха-ха-ха!

Т¸мка осуждающе взирает на веселящегося деда:

– Ты объяснять мне что-нибудь будешь сегодня или только смеяться?

Мальчик уже не понимает, почему это вспомненное им наконец слово напоминало ему ворону. Теперь оно ему кажется больше похожим на карман. Так он деду и выкладывает, дед восхищенно крутит головой, запустив руку в затылок:

– Ай да Т¸мка! А ведь, знаешь, психологи, они так и шутят, держи карму шире. Это в смысле кармы. Так что ты у меня гениальная балда, Арт¸мий Григорьевич.

– Да ты мне лучше это слово объясни, – вспыхивает Арт¸мий Григорьевич, – которым папу пугал, карму эту, – ему обидно, что дед над ним посмеивается. – Ну, как бы тебе это объяснить попроще, – задумывается дед. – Карма, в общем, это наказания за плохие поступки.

– Какие плохие?

– Ну всякие там, жизнь, ведь она долгая. То одно не так сделаешь, то другое. А потом раз – и расплачиваешься кармой этой. Понял?

– Даа… – нерешительно отвечает внук.

– Да ни черта ты не понял, – с досадой роняет дед, – ты еще маленький.

Т¸мка оскорбленно сползает со стула и направляется к двери. На пороге он круто оборачивается и гневно смотрит на Зиновия Сем¸новича:

– Сам объяснять не умеет, а я ему маленький. Дед еще называется. Я потом приду и тебе еще не то скажу. Понял? Посмотришь еще.

– Понял, понял, – театрально пугается дед. К нему снова возвращается хорошее настроение. – Неси давай сказки какие-нибудь. Почитаем вместе.

Неси давай, Арт¸мий Григорьич, мириться будем.

 

Шоколадка

 

Извечный Т¸мкин заступник обстоятельно взвешивал каждый вечер накопившиеся за день его проступки. Так как был последней инстанцией в вопросе «карать или миловать». Мама с папой усердно Т¸мку воспитывали, и только дед всегда ему потакал.

– Зиновий Сем¸нович! – то и дело вскрикивала мама по разному поводу.

Отец наливался вишневым цветом.

– Пап, ну ты ж окончательно пацана испортишь.

Но дед был в доме самый главный. С ним все не было страшно. И что бы Т¸мка ни натворил – если он вовремя добежит до дедовой комнаты – амнистия гарантирована. Иногда Сем¸нович сам забирал его к себе прямо из театра военных действий, не обращая внимания на негодующих родителей.

– Ну, пошли дальше портиться, Артемон Кудлатович! – смешно заявлял дед. «Портился» Т¸мка с удовольствием.

На самом деле дед вовсе не был мягкотелым и всепрощающим, и внук очень боялся рассердить его по-настоящему. Зато дед был его другом и понимал Т¸мку так, как не понимал его больше никто из взрослых.

Но сегодня Т¸мка совершил особый проступок, за который его осудили все взрослые, включая и бабушку. И папа пообещал его выпороть. Конечно, это папа сгоряча пообещал, но был очень рассержен и грозен. А баба Вера, недолго думая, надрала Т¸мке уши, и мама даже не заступилась.

– Иди встань в угол, – холодно велела она сыну. – Мне такой мальчик вообще не нужен.

Т¸мка стоял в углу, отвернувшись к стенке и заливаясь горючими слезами. Он никак не мог понять – за что. За что на него все такие злые?! Мама пришла из гостей очень веселая. И он, как всегда, кинулся к ней с криком «а что ты мне принесла?»

– Шоколадку, – лукаво ответила мама и показала ему язык.

– Ура! – вскричал Т¸мка. – Большую?!

– Да! – весело засмеялась мама.

– А где она?!

– В сумочке моей! – ответила мама. – Пусти, Т¸мка, я хочу руки помыть, – отлепила она от себя мальчика и прошла в ванную.

Т¸мка опрометью метнулся к маминой сумке и вытащил свою шоколадку…

Теперь он стоял в углу, глотая слезы, и никак не мог осознать своего проступка. Он же забрал свою шоколадку. Мама сама сказала, что она его и лежит у нее в сумочке.

Дед долго размышлял, взвешивая обвинения и доводы всхлипывающего малолетнего преступника.

– Так! – вдруг просиял он, и ликующе поднял указательный палец, словно адвокат на прениях с прокурором. – А ребенок знал? Ему, – подчеркнул он голосом, – кто-нибудь разъяснял, рассказывал про чужую сумку? Что в нее лезть не положено? Там лежала его, его, – снова подчеркнул он голосом, – собственная шоколадка. О чем ему и сообщили. Он полез за своей собственностью. И сумка в доме, по его понятиям, домашняя. Она для него не чужая, а наша, то есть его с мамой.

– Незнание законов, – парировал Григорий, – не освобождает от ответственности.

– Ой, – смешно вскрикнул дед. – Да иди ты в баню! Чтоб тебя мухи слопали! – и замахал руками, как будто папа и вправду был надоедливой мухой. – Кыш отсюда! Кыш! – грозно замахал он на сына с невесткой. – Детей они воспитывают. Вам собак нельзя доверить. Тоже мне, умники нашлись! Артемий! – строго сказал он внуку. – Раз ты не знал про чужие сумки, то тебе это сегодня простительно. Но теперь запомни наперед: по чужим сумкам порядочные люди не лазают. Тебе понятно?! Так что заруби себе это на носу и умываться беги. Давай-давай слезы, сопли – все ликвидируй! Не для мужчин все эти атрибуты.

 

Мужской разговор

 

– Деда… – таинственно начал внук, поглубже забираясь с ногами в кресло. – Ты этот анекдот знаешь? – и прыснул от смеха, зажимая себе рот ладошками.

– Какой? – заинтересовался дед, поднимая глаза от работы.

– Два грузина встречаются, – торжественно начинает Т¸мка.

– Ну…

– Ну, один другого спрашивает: «Ну что? Твоя старуха родила?»

– Ну и?.. А дальше что? – не понимает дед. – Все, что ли?

– Ты что?! – возмутился внук. – Не понимаешь?! – он даже хихикать перестал перед лицом дедовой непонятливости.

– Не понимаю, – честно признался дед. – А должен?.. Ты же говорил, что анекдот расскажешь.

– Ну а я тебе что, не анекдот рассказал? – хихикает Т¸мка. – Ну, деда! Ты вообще! Совсем непонятливый.

– Хм-м… – потер подбородок Зиновий Семенович. – Ты анекдот-то
весь уже рассказал?

– Конечно весь! – ликовал Т¸мка, хохоча и подпрыгивая. – А ты не понял!

– А где смеяться? – осторожно спросил дед. – После анекдота же смеяться нужно…

– Ну Зяма! – Т¸мка даже выпрямился от возмущения. – Ты что, совсем-совсем ничего не понял?

– Совсем-совсем… – признался Зиновий Сем¸нович. – А что пониматьто нужно было?

– Как это что?!. Один грузин другого спрашивает: «Ну что, твоя старуха ро-ди-ла?» – скандирует внук.

– И что? – не понимает глупый дед.

– Ну, как это что? Что, старуха рожать может? – возмущается мальчик своим бестолковым дедом.

– А-а-а!!! – захохотал, наконец, Зиновий Сем¸нович. Отсмеявшись, он долго кашляет и вдруг с любопытством спрашивает мальчика: – А почему? Почему она не может? Старуха твоя?

– Уф-ф… – выдыхает Т¸мка, закатывая глаза. – Вот ты деда! Вообще, что ли, непонятливый! – негодует внук.

– Ну, выходит, что так, – развел руками старик.

– Что, у старухи икра есть? – уничижительно спрашивает Т¸мка.

– Что-что?.. Какая икра? – дед мгновение ошалело глядит на мальчика, потом что-то вдруг мелькает в его глазах, будто он начинает соображать, сам не доверяя своей догадке.

– Ну конечно, – кивает ему баба Вера, протискиваясь в дверь с подносом. – Крутится на кухне у меня под руками, когда я рыбу чищу, – поясняет она, расставляя на столике горячий чай с бутербродами. – Вот тебе потом загадки и загадывает.

– Ага! – хохочет Сем¸ныч. – А ты ему, наверное, объясняешь, что из икринок рыбки появляются?.. Так, что ли? Да-а, силен ты у нас, Арт¸мий!

– Понял теперь, наконец? – высокомерно изрек внук. – Понравился теперь анекдот?

– Класс! – поднял дед кверху палец. – Чисто мужской анекдот! Суперский!

– А я что же, маленький? – обиделся Т¸мка. – В аистов, что ли, верю? Дети все в больницах рождаются из живота маминого!

При этих словах баба Вера прикрывает рот фартуком и, подхватив поднос, исчезает из поля зрения.

– Вот только никто не знает, – удрученно разводит руками мальчик.

– Чего не знает? – неосторожно спрашивает дед.

– Ну, как они туда попадают, дети эти…

– Куда?.. – оторопел Зиновий Сем¸нович.

– В живот мамин… – вздыхает Т¸мка.

Дед что-то хочет сказать. Он на мгновение открывает рот и, заколебавшись, снова его закрывает.

– А ты знаешь? Знаешь, деда? – спрашивает его внук.

– Ну, как бы да… – мычит дед в некотором смятении.

– А мне расскажешь?.. Ну деда!.. Ну пожалуйста!.. Ну что тебе стоит!.. Я никому не скажу!..

– Вообще-то ты еще маленький, – торгуется дед. – Даже шнурки сам завязывать не умеешь.

– Я-а? Я – маленький?! – негодующе вопит Т¸мка. – Я тебе, дед, этого никогда не прощу! И ничего тебе больше делать не буду. И помогать совсем! Понятно?! Я с тобой один дома остаюсь, когда ты болеешь? И ухаживаю один. Что, что, ну, скажи! Плохо я ухаживаю?!

– Нормально, нормально… – утешает его Зиновий Сем¸ныч. – Успокойся уже… Ну хорошо, – сдается, наконец, дед. – Только это такая тайна...

– Взрослая?.. – перебивает Т¸мка.

– Ну и взрослая… А вообще, знаешь, она мужская больше. Секрет такой. Как бы тебе о нем рассказать… – размышляет дед. – Да нет, потом, рано тебе еще… – опять сомневается Семеныч.

– Я что тебе, лялька совсем? Или девчонка какая? – горячится Т¸мка.

– Тише… – останавливает его дед. – Я же сказал: тайна! Мужская. Секрет такой. А ты вопишь на весь дом. Меня твоя мама за эти разговоры по голове не погладит.

– А папа?

– Па-па!.. – передразнивает дед. – Что папа?.. Муж и жена – одна сатана, – бурчит он с досадой. И вдруг решается: – Ладно, слушай, – он медлит, вытягивая губы и подбирая слова: – Есть такое зернышко, ну, мужское... Вот из него дети и получаются, – приложив палец к губам, таинственно сообщает дед.

– А оно у всех есть?.. – запинается Т¸мка. – И у мальчиков?

– И у мальчиков… – торжественно кивает дед. – Только у них оно еще незрелое, это зернышко. Ну, маленькое совсем.

– И у меня оно есть?.. – округлив глаза, переходит на шепот внук.

– И у тебя, – помедлив, не сразу кивает дед.

– А где у меня? – растерянно спрашивает Т¸мка. – Деда, ну скажи. Ну пожалуйста! Ну Зямочка! Я никому-никому не расскажу!!!

– Нагнись, – говорит дед, – давай ухо.

Т¸мка подставляет ухо. Мгновение он ошарашенно глядит на деда вытаращенными глазами и изумленно улыбается:

– Ты… шутишь?.. Это… правда?.. Скажи «честное слово».

– Честное слово, – серьезно отвечает дед. – Вот поэтому нужно мыться чистенько и вообще порядок соблюдать, чтобы зернышко не заболело и чтоб хорошее выросло. Только, слышь, – грозит он пальцем внуку и продолжает громким шепотом: – Никому ни слова. Ни-ни! Ты и я. Понял? Смотри! Мужской разговор.

– Могила! – торжественно клянется Т¸мка. И вдруг снова вскидывается. На сияющей серьезной мордашке вдруг проступает тень сомнения. По всему видно, что в голове у него закопошилась еще какая-то неопознанная мысль, уже готовая вот-вот вылиться в новый вопрос.

Но дед, как опытный умелый жонглер, поспешно перехватывает инициативу:

– Арт¸мий! – громко восклицает он, принюхиваясь и театрально раздувая ноздри. – Это что так пахнет там?!

– Где?

– Да на кухне. Точно, бабка наша свалила куда-то. Беги скорей, выключай все быстренько!

Т¸мка вскакивает и опрометью бежит на кухню.

– Уф-ф!.. – вытирает лоб платочком Зиновий Сем¸нович. И вздыхает как после трудной работы. – Соскочил вроде. Откусался пока.

 

Журнал "Звезда Востока" №4, 2022