ПОСЛЕСЛОВИЕ К ОДНОМУ РАЗГОВОРУ

Всё, что я сейчас пишу, не должно бы появиться по одной простой причине – невозможно написать рецензию на молитву или отзыв на исповедь. Абсурдно анализировать художественные достоинства разговора души с Богом. Вмешиваться в него и неловко, и вроде бы не нужно.

Но разговор с Богом, облеченный в поэтическую форму, становится достоянием всех, кто способен воспринять поэзию, а через нее – мысли, чувства и ощущения, не передаваемые словом. Что еще раз доказывает стихотворный сборник поэта и переводчика Сабита Мадалиева «Исчезающие в сини небес».

Парадокс поэзии в том, что она, как и музыка, способна выразить смысл, существующий вне и над текстом. Особенно там, где подобное выражение имеет давнюю традицию. Следовать традиции непросто. Гармонично наполнить своим видением мира форму, существовавшую за много веков до тебя, не сфальшивив и не иссушив подражанием живость и свежесть чувств – задача, за которую в наши дни мало кто берется. Проще укрыться в тени свободного стиха или ритмизованной прозы. Проще, в конце концов, придумать что-то свое (или настаивать на том, что оно – «свое»). Век социальных сетей и бесчисленных блогов предлагает все возможные варианты игры с текстом, а нам, кажется, интереснее следить за игрой, чем пытаться вернуть себя к литературной традиции. Тем более, что именно в бытность Сабита Мадалиева редактором журнала «Звезда Востока» на страницах этого единственного русскоязычного литературного издания публиковались стихи самых известных и прославленных модернистов и постмодернистов XX столетия.

Наперекор всему сказанному, автор «Исчезающих в сини небес» не думает облегчать себе жизнь. Вошедшие в сборник стихотворения написаны в жанре рубаи, который легок для запоминания, но попробуйте выдержать размер, не сбиться с ритма и при этом уложить в четыре скупых строки человеческую душу, которая больше всего мироздания. Показать ее путь от тьмы к свету, от незнания к мудрости, от себялюбия до любви к Богу, а через нее – ко всему живущему.

 

На жизнь свою взглянул со стороны –

моей души края опалены, –

я помню всех, кого простил когда-то,

но, Боже, я не помню их вины.

 

***

Меж землею и небом печально и сиро,

под глазами в ночи, словно осенью, сыро.

Я всем сердцем люблю в этот мир

                                                 приходящих

и люблю уходящих из этого мира.

 

Свои четверостишия Сабит Мадалиев определяет как суфийские. Для него рубаи – не просто жанр выразительной краткости, а возможность продолжить традицию суфиев-поэтов, среди которых такие имена, как Ахмад Яссави и Пахлаван Махмуд. Его поэзия – история поисков Бога, рассказ о тайне красоты высшей Истины, роман о любви, вмещающей в себя всех людей и все живые существа, и заставляющей чувствовать себя ответственным за весь мир.

 

Ходит дервиш по городу, здесь он чужой,

раздражает прохожих своей нищетой.

Только в городе том лишь один он считает

эту копию ада своею виной.

 

Как суфийский путь делится на этапы восхождения человека к Богу, так и сборник, о котором идет речь, составлен из разделов, предваряемых ритмичными вступлениями. Он начинается с любви к женщине:

 

Речная гладь подернулась свинцом,

но стали вновь холодных дней венцом

текущая вода, трава зеленая

и женщины прекрасное лицо, –

 

а завершается любовью к Богу:

 

Прошло через судьбу мою насквозь

лишь имя Бога ароматом роз,

я выдохну Его в свой час последний,

прощаясь с жизнью, не стирая слез.

А между первой и последней страницами – скитания по свету, поиск себя и внимательный взгляд человека, привыкшего к дороге, и поэта, умеющего в мелочи впечатлений разглядеть ценность образа. Повседневные события, затаенные чувства, предметы быта, приметы мест, в которых лирический герой проживает свои мечты и воспоминания – акварельные штрихи, из которых жизнь составляет наброски нашей памяти. Стихи Сабита Мадалиева похожи на эпизоды из фильмов Тарковского. Они кинематографичны в лучшем смысле слова, вызывая мгновенный, яркий и достоверный зрительный ряд.

 

Поверхность озера – литая гладь стекла.

Спускаюсь к берегу, там память сберегла

воспоминанья о тебе, где снова,

как солнце осени, рука твоя тепла.

 

Речная вода, ковыль на ветру, бегущие над степью тучи, потоки дождя, ночная буря – эти стихи подвижны, они сами подобны горному саю или облакам, образным строем своим говоря читателю поверх слов об изменчивости и краткости жизни. И о том, насколько мы тотально не готовы к встрече с вечностью. В них нет безмятежного спокойствия китайских и японских поэтов, хотя порой при чтении на ум приходят ассоциации с Ван Вэем или Сайге. Но это, скорее, то глубинное, что объединяет всю восточную поэзию, которая никогда не бывает только про чувство или впечатление, но всегда – про поиск абсолютного начала, Истины с большой буквы. Если же говорить о чувстве, то главные в этом сборнике, пожалуй, боль и счастье. Парадоксально, да? Поэт постоянно испытывает боль – за чужие страдания и собственное несовершенство, но, прочитав сборник до конца, понимаешь, что его автору выпало счастье подлинной любви – той бескорыстной, духовной, высшей любви, которая одна только и способна вместить в себя все печали мира,

Не все вошедшие в сборник стихотворения равноценны, автору не всегда удается выдержать безупречную форму рубаи. Но я буду перечитывать их все, и неоднократно, как не единожды перечитала сборник 2003 года «Окликнула душу печаль». Оба они перекликаются, «перетекают» друг в друга (еще раз подтверждая текучесть жизни). Но тот, предыдущий, был больше, как кажется мне, о жизни земной. Нынешний – больше о вечности, даже тогда, когда речь о брошенной кошке.

Кошку бросила воля чужая,

на руках она зябко дрожала, –

дервиш нес ее, словно ребенка,

осторожно к груди прижимая.

 

Это – одно из самых любимых моих четверостиший в сборнике. А другое:

 

Когда юдоль покину я – не верьте

тому, что счастья я не знал на свете.

Скажите вслед мне: умер от любви,

Дай Бог и нам такой счастливой смерти.

 

Взыскующий Бога суфий с бездомной кошкой на руках, такой по-человечески близкий и такой недосягаемо далекий, ведь душой он в небе, выше летящих аистов и плывущих облаков… Поэт не искал этот образ, не создал его. Он просто говорил с Богом, а я, читатель, услышала разговор. Не мне судить, правильно ли я его поняла. Но с тех пор, как сборник «Исчезающие в сини небес» появился на моей книжной полке, не проходит пары недель, чтобы я не захотела вернуться к нему.

 

Александра СПИРИДОНОВА