Дороги в Рим (продолжение)

Выскользнув из тени чинарового рая, попадете на приморский променад. В беспокойном 1917_м (ровненько между двумя революциями: февральской и октябрьской) виареджийская набережная, выстроенная из деревянных зданий, сгорела практически дотла. После бедствия её возводили заново, на этот раз – из камня. Мало что сохранилось от той отстройки, но, если постараться, можно найти купальню Balena.

Рядышком с ее монументальным входом – реконструированное в 1930м кафе «Маргарита». 

Под этими узорными куполами, повторяющими форму темуровского шлема, при этом, украшенными цветной майоликой, можно было повстречать Джакомо Пучинни, дирижера Тосканини, поэта Габриэля Д’Аннунцио… Рассказывают, Пуччини, дожидаясь, пока ему принесут излюбленное блюдо, наслаждался морским бризом и обдумывал Тоску, Мадам Батерфляй и даже Богему. Хотя последнюю, под куполами «Маргариты» он не только задумывал, но наблюдал. Во всяком случае, не составит труда найти табличку о том, что историческое кафе было излюбленным местом великого композитора. 

Жил он неподалеку, в поселении Торре дель Лаго, но в 1920х перебрался в Виареджио. Это в его честь здесь был построен Музыкальный парк и Театр под открытым небом, куда каждым летом съезжаются любители оперы со всего мира, поскольку в разгар сезона – июль и август – здесь проходят фестивали Пуччини.

А если с веранды «Маргариты» посмотреть в сторону города, в глаза бросится добротное здание в жизнерадостных красках. Из-под черепичной крыши торжествующе светится ярко-розовый, сочетаясь с зеленым на верхнем этаже и стихая к основанию в кротком песочно - бежевом.

Угадайте, чьи владения? Ну конечно же, семейства Бонапарт. Конечно же, Паолины! Стоило этой девушке «заикнуться», как Наполеон распорядился построить ей летнюю резиденцию, двери которой распахнулись весной 1822 года. Здесь его сестрёнка, почитавшая музыку и музыкантов, устраивала концерты. Стены её виллы слышали концерты скрипичного бога Паганини; в садах играли спектакли, в том числе – самодеятельные. Позже здание побывало пансионом, и даже общеобразовательной школой. В наши дни под этой крышей расположился музей.

Современники называли поместье «Дворцом Венеры». Так-так-так…  они бы еще сказали: «Венеры с яблоком».

Тут же вспомнилось, что отсюда до мраморных каменоломен всего 35 километров.

Камень Каррары считается наиболее ценным среди других сортов итальянского мрамора. Кстати, именно в Карраре Микеланджело выбирал камень для памятника Скорбящей Марии – небезызвестной Тебе, дорогой мой читатель, Пиеты. И если уж Буонарроти, не останавливаясь перед трудностями поездки, выбирал, а бывало, и сопровождал цельную глыбу до мастерской, так возможно и Канова, следуя стопам мэтра, наведывался в Апуанские Альпы? До Виареджио оттуда «рукой подать». Наконец, как знать, может быть, именно здесь Антонио Канова вершил работу, принесшую ему мировую славу?

Стало понятно, что избежать визита в обитель Паолины не удастся.

Ох-ох, эх-эх…  Прощай, пляж. Да ладно, опять же, день сегодня такой, что в море особо не тянет. Ровненько 200 лет тому назад, 8 июля 1822 г. после непогоды, вместе с досками и щепками, оставшимися от парусника «Дон Жуан», на пляж Виареджио вынесло тело молодого человека, в котором опознали английского романтика Перси Шелли. Идентифицировали по свойственной ему привычке никогда не расставаться с поэзией: карманы бедолаги оказались набиты стихами его друга Джона Китса. Примерно через 40 дней Шелли кремировали. Помимо семьи, на прощание с другом прибыл лорд Байрон – автор «Восточных поэм», вдохновивший Пушкина обратиться к восточной лирике.  В печальной церемонии участвовала и супруга Шелли  –  Мэри.

Вот эта крошка Мэри и придумала Франкенштейна, «заворожившего» детей всех уголков планеты.

В 1823 г. прах Шелли был захоронен в Риме, на протестантском кладбище (тот мазар римляне чаще называют Inglese (английским)). На могиле высечена краткая надпись: CorCordium (Сердце сердец _латин).  Тогда как сердца-то под этой каменной плитой как раз-таки не было. «Литературная мать Франкенштейна» недрогнувшей рукой вытащила несгоревшее во время кремации сердце дорогого Перси. Стряхнув с него пепел, положила в сумочку и унесла с собой. Хранила она квинтэссенцию духа супруга в верхнем ящике письменного стола. Когда Мэри не стало, вместе с нею предали земле и неприкаянное сердце, только уже в Англии. Так и получилось, что прах поэта – романтика покоится в далеких и таких разных странах.

Чувствую: хватит с вас, дорогие мои читатели, франкенштейновских баек, довольно о грустном//страшном, на том и «закругляюсь».

Итак, прощай пляж, и – здравствуй, музей!  

                            

В обители Паолины.

На первом этаже было два зала: местных археологических находок и музыкальных инструментов. В археологическом «паслась» семья виареджийских мастодонтов: симпатичный мамонтенок со своею мамой – мамонтихой. Покрытые светлой шерстью с подшерстком, они похоже, подготовились к зиме, приодевшись в шубы загодя.

Рядом с ними – женские скульптурки, воплощавшие плодородие. Первая была «до боли» знакомой. Другая скульптурка соединяла женщину в двух ипостасях: и ту, что уже не раз испытала радости материнства, и молодую девушку.

Музыкальный зал небольшой. Была здесь маленькая скрипочка, наподобие нашего рубаба, причем, также богато отделанная: с резьбой и перламутровыми вставочками.

Не возьмусь судить за звучание инструментов, но от тех, что сотворены из морских сокровищ глаз не оторвешь.

Вы конечно спросите, какая между столь разными экспозициями связь, и почему они оказались под сенью обители Паолины? Так здесь прошло столько замечательных концертов, где нередким гостем был Никколо Паганини, что напитанные мелодиями стены этого шато, похоже, притягивают музыкальные поделки.

Что же до героинь женских скульптур – так ведь у них тоже были свой Канова и даже свой Буонарроти. С них – мастеров первобытных общин – и начиналось искусство скульптуры на нашей планете.

Поднимаясь по витой лестнице на второй этаж, к покоям владелицы, почувствовала то же волнение и трепет, как и памятной музейной ночью.

В первой комнате – экспозиция ювелирных украшений Боргезе, удивительно похожих на те, что сегодня можно найти в магазинах Пандоры.

К счастью, не увлекаюсь и спешу дольше. А вот тут… птицы удачи стали кружиться над моей головой, снижаясь медленно и неотвратимо.

Посмотрите-ка внимательно… узнаете? Все верно, перед нами та самая оттоманка, на которой возлежала Паолина, перевоплощаясь в яблочную Венеру. Подушки//обивки поменяли, но все различимо.

Подиум с этот раз оказался развёрнутым в другую сторону, так, что от входа в маленькую гостиную можно было бы наблюдать лучшие черты её характера.

Да, не позабудьте взглянуть на стены: видите нарисованную драпировку? Припоминаете занавес, украсивший мраморную рекамье у основания? Интересно, отчего же Канова включил штору в свою композицию? А… разве можно спрятаться за рисованной занавесью? Однако за той, что соорудил мастер – запросто! За нею воистину, как за каменной стеной. Полагаю, об этом маэстро попросила заказчица.

Теперь, когда свидетельства стали осязаемыми, оставалось узнать наверняка: здесь Канова ваял свое лучшее творение, или как? Само собой, работники музея ничего не могли сказать на этот счет. Удивительно мало знают люди, что приходят сюда едва ли не каждый божий день. Но с таким явлением можно столкнуться во всех уголках планеты. Однако самое большое «увы-увы» в том, что твердых доказательств в пользу нашей гипотезы найти не удавалось.

Ладно, допустим, не здесь великий мастер в поте лица творил Венеру. Но даже и в этом случае очевидно, что хозяйка стремилась воспроизвести атмосферу и интерьер своего золотого времени. Миниатюрная копия Венеры, украшавшая следующее помещение, была подспорьем моих мыслей.

Дорогой читатель, Вы ведь не забыли, что в ташкентском музее искусств выставлена копия, которую называю... Отчего именно так? Постараюсь «в двух словах».

 

Фаолина

В царской династии Романовых, как в любой семье, был свой сложный человек. Внук Николая I, названный в честь своего деда, был юношей незаурядным.  Николай Константинович первым среди родных и близких принял решение получить высшее образование, в чем и преуспел, блистательно завершив учебу в Академии Генштаба. Красивый, яркий, умный, он подавал большие надежды, пока… к огорчению монаршей родни, не увлёкся танцовщицей Фанни Лир. То был ее сценический псевдоним, при рождении её родители дали дочери имя Харриэт (Harriet). А вот добралась бы с князем до Ташкента, так величали бы её здесь Хуррият_хон[1].

 Чтобы избавить князя от пагубной страсти, юношу посылают в Хивинскую экспедицию. Отряд пересек пустыню Каракум, и достиг пределов хивинского оазиса. А разве возможно побывать в Узбекистане и не влюбиться? Отныне князем владели две страсти: наш край и милая Фанни. Он оказался последовательным в своих симпатиях. Прибыв в Петербург, нашел свою Лиру, и, по случаю благополучного возвращения, пригласил её в путешествие по Италии. В Риме они заглянули на виллу Боргезе. Пораженный сходством Фанни с «яблочной» Венерой, он застыл перед скульптурой, на которую набрел, гуляя по галереям. Фигура у них была «один в один»! Да и в лице было несомненное сходство. Однако ненаглядная Фанни была куда милее.

 

Фанни ­­_ Паолина =  Фаолина[2]

 

Удивительно, что сходство их было не только в облике, но и в судьбах. Обе удачливы. Перед каждой из них теряли голову представители монархических династий. Встреча с мастером-ваятелем случилась, когда они были не юными девицами, но светскими дамами, пережившими единожды краткое счастье материнства. Не так чтобы сильно они этим предназначением увлеклись. Влюбчивые, ветреные, гибкие до виртуальности, пластичные, они легко сходились и, с той же легкостью, расставались с поклонниками.

Однако, вернемся к князю, который стоял, погруженный в раздумья, перед статуей. Вот так и унес бы ее с собой, но… задача оказалась невыполнимой. И тут в мятежную голову пришла идея: почему бы не заказать копию, только теперь уже с ликом дорогой сердцу Фанни? Задумка пришлась спутнице по душе, она сразу согласилась. Нашли достойного скульптора – Томмазо Солари. Ни секундочки не колеблясь, прелестница подставила личико, чтобы сняли маску. Потом, правда, вспоминала темноту, неприятное ощущение тяжелой и вязкой массы на скулах, нагрянувший внезапно страх остаться погребенной под мокрым гипсом. Ей, кстати, пришло в голову спросить: кто она – та, что совершенством облика могла бы поспорить с нею? Кто вдохновил Антонио сотворить несомненный шедевр? Но никто не знает ответ лучше, чем Вы, мой дорогой читатель: конечно, синьора Боргезе, в девичестве Бонапарт.

Пока Солари неспешно ваял в Неаполе Фаолину ташкентскую, события разворачивались непредсказуемым образом. Из Мраморного дворца Санкт- Петербурга исчезло бриллиантовое обрамление иконы, висевшей в покоях альтенбургской принцессы – матушки князя. Выводы расследования были неутешительны. Обвинение пало на Николая Константиновича, и вердикт семейного суда был жёстким: виновного объявить сумасшедшим, удалить из дворца, выслать из столицы, лишить наследства и даже статуса великого князя.

С того дня началась пора скитаний. Глубинка Владимирской губернии, затем Украина (Умань, окраины Винницы…) Нигде не прижился. Через три года попадает в Оренбург. Там ему стало поспокойнее. Князь берется за перо, пишет брошюру «Водный путь в Среднюю Азию, указанный Петром Великим» (1877), потом вторую «О выборе кратчайшего направления Среднеазиатской железной дороги».

Летом 1881 приезжает в Ташкент. Только здесь, наконец, он нашёл и дело, и кров, и друзей, и семью (причём, не одну).

Вернувшись на Восток, он вернулся к жизни. Мятежный странник признал мусульманство, и, похоже, принял. Потому как нередко появлялся на публике в сопровождении двух своих жен. Общим счетом здесь у него их было аж три единовременно.

«Так что же насчёт скульптуры?» – спросите Вы, и будете тысячу раз правы! Полагаю, скульптура прибыла в Санкт-Петербург, как и было обещано заказчику, когда последнего в столице уже не было. Так и простояла наша Фаолина в тесных упаковках дощатого параллелепипеда, прячась от нескромных взоров в своей ичкари[3], пока на нее не набрела матушка Николая Константиновича. Разобрав инициалы адресата, вспомнив своего долгожданного первенца – своевольного ослушника Николу, она погрустнела. И распорядилась переслать «посылочку» сыну в далекий Туркестан. Не думаю, что это было легким делом – довезти сюда такой внушительный, массивный шедевр. Не забывайте: железнодорожного сообщения еще не было. Но ташкентцам повезло. Скульптура не пропала в дороге, пришла без изъянов, и была установлена во дворце Николая Константиновича.

Свою художественную коллекцию князь завещал Ташкентскому университету. Позже музей народного университета отпочковался от ТашГУ, а в 1935 г. преобразовался в музей искусств Узбекистана.

 Хроника Фаолины еще раз доказывает, что мы с вами – счастливые люди.

Вот такая непростая история о том, как Антонио Канова – гениальный творец, украшавший Собор Петра в Ватикане, и его старательный последователь Солари прислали нам привет из (скорее даже – от)  родины Кватроченто.

Дабы вдохновить нас на создание не менее значительных шедевров цивилизации. 

 

 

30.11.2022

Динора Азимова /Даврона/