Андрей Слоним. Я вновь приду на улицу свою...(Былое и думы). ЧАСТЬ 1

Часть первая. МОЯ УЛИЦА...

…Моя улица? Да, она, несомненно, есть у каждого из нас.

Моя улица? Та, на которой я родился и вырос? Отчасти, да, но – вовсе не только. Я  прожил на ней свое детство и юность, по обстоятельствам я давно живу совсем в другом месте – а вполне реальная улица живет особой жизнью, которая вершится как бы в разных пространствах и временах.

С одной стороны – то, что можно назвать «моей улицей», - существует физически, она живет сегодня своей новой жизнью, живет без тебя. С другой стороны – она живет в твоем сознании в иной форме и активности –  особой и мало объяснимой с точки зрения «трезвой» реальности. И невидимыми нитями сплетает воедино прошлое с настоящим, и бьется в этом единении нынешнее живое волнение. А ты ощущаешь неразрывное единение  и с той, былой, и с нынешней, в чём-то совершенно иной, не схожей с прежней. 

 

Прекрасный цветущий сад воспоминаний? И – да, и – не совсем… Воистину, как сказал Поэт: «Тут не одно воспоминанье, тут жизнь заговорила вновь». Наша память... Она и шелестит листьями сегодняшних реальных деревьев – и звучит множеством мелодий прожитого, осознанного, не всегда понятого до конца, но неизменно живого! Она волнует цветными картинами того, что было – и окрашивает это свершившееся и не свершившееся новыми красками. И – как и прежде, не желает  ответить на большинство вопросов, которые все острее задаются сознанием вместе с нашим мужанием, зрелостью, вступлением в годы, которые принято ассоциировать с умудрённостью…

Физически мне доводится встречаться с «моей улицей» довольно часто. Как раз напротив дома, в котором я родился и вырос – находится здание бывшего Радиокомитета по ул. Хорезмской в центре нашего города. Потому мне приходится нередко отвечать на приглашения редакторов радио и выступать в прямом эфире. И я в многотысячный раз окидываю взором два заветных дома моей улицы – бывший дом семьи моего деда, знаменитого узбекистанского медика Моисея Ильича Слонима и стоящий рядом дом его брата Соломона Ильича, который более ста лет тому назад стал первым рентгенологом Туркестанского края.

Сейчас оба этих дома после многочисленных реконструкций несколько изменили свой вид. В них реконструировали перекрытия, обновили оконные переплеты, слегка изменили конфигурации фасадов. Но в целом они остались почти такими же, как были. А совсем недавно, к моей радости,  восстановили и свою «традиционную» окраску – золотисто -белую. И они стали более похожими на те, что живут в пространстве воспоминаний.

Все так же шумят своей листвой вековые дубы над этими домами. Эти замечательные дубы тоже неразрывно связаны с историей этих домов и хранят свои тайны. С детства, засыпая под шелест их листвы, а в периоды осени – под мерный стук падающих желудей – я привык слушать «шаги» этих таинств, неуловимую недосказанность всего, что осуществлялось как бы «рядом» с текущими событиями, но в неразрывной связи с каждым из них.

Нет, не хочу «сухой» хронологии событий!Я  попытаюсь пойти иным путём. И связать минувшее с настоящим через призму промчавшихся лет, через осмысления, стремления ответить на множества вопросов, волнующих меня всю жизнь.И наверное,   кадры этих воспоминаний-размышлений, правильнее назвать скорее неким «коллажом», чем хроникой событий во времени. В таком направлении  разуму и душе трудиться и свободнее, и – интереснее...

Где же и в чём найду я начало  событий?В невероятно отдалённых сегодня семидесятых годах уже позапрошлого девятнадцатого века.Именно тогда  мои прадед и прабабушка прибыли на благодатную туркестанскую землю из далекого Оренбурга. Прибыли на верблюдах – никакой железной дороги между Ташкентом и Оренбургом тогда еще и не существовало. В некоторых опубликованных материалах мне встречались сообщения о том, что мой дед как будто прибыл сюда со знаменитым «поездом ученых». Еще раз берусь заверить, что это не так.Мой дед Моисей Ильич Слоним является коренным уроженцем нашей земли. Его отец – работник типографии со своей женой воспитали четырех талантливых сыновей. А дед мой – один из четырёх братьев! - окончил ташкентскую гимназию с золотой медалью, а затем – медицинский факультет Казанского университета. Вернувшись в родные места,  очень быстро стал одним из виднейших медиков края. Хочу обратить особое внимание на то, что в те времена молодой врач получал блестящую практику в качестве уездного лекаря (об этом мы хорошо знаем по опыту А.П. Чехова, М.А.Булгакова и их собратьев по профессии!). Объездив множество уездов тогдашнего Туркестана, получив богатый  опыт, дед посвятил ряд своих изысканий борьбе со множеством специфических болезней нашего края. Практика уездного врача предполагает, что в течение одного дня врач сталкивается с самыми разными видами заболеваний – то ему приходится вырезать аппендикс, то – принимать роды, то – лечить горло или лёгкие, то – устранять последствия острой кишечной инфекции. И опыт, и выдающийся талант диагноста в короткий срок сформировали М.И.Слонима как одного из виднейших медиков края. Получив возможность нескольких престижных стажировок в Петербурге, а позднее – в Европе, мой дед стал авторитетнейшим медиком.

В разнообразии фактов его богатой событиями судьбы особняком стоит его встреча с весьма печальным событием.Зараженная чёрной оспой великая актриса В.Ф.Комиссаржевская, которая в 1910 году гастролировала в Ташкенте и Самарканде, - в силу роковых обстоятельств была сражена этой тогда смертельной болезнью. Этот факт достаточно известен, и сведения о нем не раз были опубликованы – но в этих заметках вспомнить о нем еще раз, как думается, уместно. Роковая трагичность этого события заключалась в том, что изо всех членов своей театральной труппы Вера Федоровна оказалась единственной, кто не сделал себе прививку против оспы. Потому остальные, кому было суждено подхватить коварную инфекцию, относительно благополучно преодолели болезнь. А вот самой Вере Федоровне победить роковой недуг трагически не довелось. Отыграв гастрольный спектакль «Бой бабочек», уже теряющая силу великая актриса слегла. К ней был вызван М.И.Слоним, как один из известнейших врачей. Всё, что было возможно – даже не для уже неосуществимого исцеления Комиссаржевской, а для облегчения симптомов ее состояния – он выполнил с полнейшей самоотдачей. Вспомним о том, что в это время еще не существовало ни сильных препаратов, ни других серьезных средств для преодоления столь серьезной болезни. И, к прискорбию всех – болезнь унесла Веру Федорону, и этот её трагический уход болью отозвался в душах множества современников.  А в архиве нашей семьи хранится врачебный дневник, где почерком, который сегодня трудно разобрать, дед фиксировал каждый момент состояния больной, чтобы любыми средствами  постараться вырвать ее из объятий рокового недуга… Хранится в нашей семье и большая фотография Веры Федоровны, на которой остались автографы десятков актеров труппы Комиссаржевской и трогательная надпись: « Выдающемуся доктору М.И.Слониму – с благодарностью. Осиротевшая труппа»…

Уместно вспомнить сейчас и о брате деда – Соломоне Ильиче, враче своеобразного таланта. Увлекшись новыми для того времени возможностями диагностики болезней, он первым в Туркестане выписал рентгеновский аппарат и занялся исследованиями. Практически с 1916 года он вел регулярное наблюдение больных, точно  определяя патологические изменения. Надо сказать, что очень и очень многим ему удалось помочь этими передовыми для того времени методами диагностики.И вполне  вероятно, что успехи были бы еще более значимыми, если бы не еще один трагический парадокс. Тогда, на заре рентгенологии, еще мало кто знал о губительной силе больших доз рентгеновских излучений – и защиты от них не применялось. И в самом расцвете сил здоровье замечательного врача катастрофически ухудшилось – в результате облучений стали отказывать жизненно важные органы. И он ушел из жизни, не прожив и пятидесяти лет…

Стоит сказать и о личностях двух других выдающихся братьев деда – Михаиле Ильиче, который занялся генетикой, и Льве Ильиче – замечательном инженере. Сегодня нетрудно осознать, что занятия генетикой в суровые 20-е – 30-е неизбежно приводили к роковым обстоятельствам в судьбе – и Михаилу Ильичу довелось познать и тяжесть репрессий за занятия «лженаукой», и… запоздалое признание в виде Государственной премии. При его освобождении было сказано твёрдо: « В документах впредь писать: «Под судом и следствием НЕ СОСТОЯЛ!»  Таковы были изменчивые реалии этого сложнейшего времени. О Льве Ильиче в сегодняшнем Ташкенте напоминает всем нам знакомый мост через реку Салар рядом со старым Ташми – для своего времени этот инженерный проект был смелым и достаточно новаторским…

Итак, вернемся к двум домам на «моей улице».  Вкратце история их такова – в 1926 году государство стало активно поддерживать ученых, медиков – и на строительство этих домов для ведущих ученых были выданы ссуды. По проекту известного архитектора Бауэра были выстроены два дома для семей братьев Слонимов -  Моисея Ильича и Соломона Ильича. Они были немного разными по конфигурации, но –  общими по академичности стиля. В начале тридцатых семья Соломона Ильича перебралась в Москву – и во втором доме разместились новые жильцы, он стал собственностью государства. И люди, поселившиеся в нём в естественной смене поколений до самого переезда нашей семьи на новую квартиру – оставались нашими добрыми соседями и друзьями, делившими с нами   и  радости, и печали. А тот дом, в котором мне довелось провести детство и юность – до 1975 года был домом нашей семьи. С момента своего возведения и до нашего переезда из этого дома в семидесятые у этого дома был свой адрес – «Улица Карла Маркса, 51». В Ташкенте этот адрес был одним из самых знаемых, знаковых  и уважаемых.

Во все времена этот дом представлялся мне чем-то особым, хранящим свои секреты. С детства, замечательной поры «когда деревья были большими» - а большими и раскидистыми деревья вокруг нашего дома были всегда! –я храню во впечатлениях необычайную высоту потолков.По современным понятиям она действительно была достаточно большой – более четырех метров!. Особая толщина стен обладала удивительным свойством – зимой она хранила тепло, а летом при закрытых в жару окнах – сохраняла прохладу. Зимой печи топили углем – и раскаленная докрасна чугунная дверца холодным вечером символизировала тепло, притягивала сознание. У дома было и красивое парадное крыльцо – и замечательная, почти «онегинская» терраса, выходящая в густо засаженный деревьями и цветами сад.  В саду росли три огромные голубые ели. Я говорю «огромные» не только потому, что так казалось в детстве – они действительно были ветвистыми, раскидистыми, своеобразной, почти шарообразной формы и в самом деле – необычного серебристо-голубого цвета. История их, по воспоминаниям, такова – по инициативе коллег деда, живущих далеко за пределами Узбекистана, - эти три ели в виде маленьких кустиков были привезены в кадках из Нальчика и посажены в саду. За прошедшие десятилетия они разрослись, стали могучими, и жили вместе с нашей семьей вплоть до нашего переезда на другую квартиру в 1975-м. Да и после этого с десяток лет еще просуществовали, а затем при очередной реконструкции дома – исчезли насовсем и бесследно.

Чтобы понять многое из истории нашей семьи, необходимо не забыть о том, как бережно и многогранно дед вместе с моей бабушкой – Марией Евсеевной - воспитывали моего отца и его сестру. О бабушке –   супруге деда – стоит сказать главное. Начав свою сознательную жизнь традиционным  институтским воспитанием, она окончила курсы зубных врачей. Но стоматологом не стала, а, выйдя замуж за деда, выступила в иной роли – его супруги и матери его детей. Изысканно красивая в молодости, она хранила в своей внешности стиль «серебряного века». Прожив большую и насыщенную жизнь, она как бы охватила многие поколения нашего рода.

Без лишних предисловий скажу о том, что дом профессора Слонима уже с тех давних лет стал удивительным центром общения людей самых разных профессий. Оставаясь высокопрофессиональным врачом, Моисей Ильич глубоко знал и чувствовал музыку, был большим почитателем оперы, театра, живописи. Музыка в его доме постоянно звучала– в числе любимейших и почетнейших гостей дома были многие актеры, певцы Ташкентского оперного театра, музыканты. А когда на гастроли приезжал любой театр издалека – его деятели также становились самыми желанными гостями. Именно дед начал собирать в нашем доме  коллекции оперных и музыкальных записей. И стоит ли удивляться тому, что приобщенные к контактам с такими интересными личностями – мой отец и моя тетушка также приобщились к тонкости восприятия творчеств, музыки, пения, театра. И более того – дед сознательно формировал творческие основы своих детей и тем, что находил возможность отправлять их в Москву не только в период летних каникул, но и в разгар работы театральных сезонов. Так мастерство всех тогдашних великих певцов московского Большого, и спектакли других театров прочно сформировали творческие устремления моего отца и его сестры.

Я рад начать свой рассказ об истинно необыкновеннойличности моего отца – Евсея Моисеевича Слонима.. По призванию закончив архитектурный факультет нашего политехнического института – он стал истинно выдающимся специалистом. С исключительной точностью он сфокусировал излучение своих профессиональных данных на глубокое изучение теории и истории архитектуры и изобразительных искусств. Прекрасный живописец и рисовальщик, он оставил немало интересных художественных работ. Практически всю свою зрелую жизнь он блестяще преподавал историю архитектуры и искусства, а также – проектирование на кафедре архитектуры Политехнического института. Сейчас уже можно точно сказать, что он стал автором выдающейся методики преподавания этих дисциплин, блестящим лектором особого стиля и характера повествования. На его лекции, помимо полагающихся групп, буквально толпами ходило множество студентов с параллельных потоков. Без преувеличения можно сказать, что им сформирован духовный настрой и профессионализм десятков узбекистанских архитекторов различных поколений. И многие  из них, кто впитал в себя емкость его понимания явлений искусства и архитектуры и мастерства проектирования – до сих пор хранят об этом теплые воспоминания.

Главный стержень его методики заключался в основном принципе. Он старался соединить   все явленияискусства и архитектуры в единый историко - эстетический процесс. Тесно связанный с эпохами, общественным строем и особенностями развития каждого государства и личностей Творцов в нем на различных исторических этапах – этот процесс пронизывал всю генеральную линию раскрытия моим отцом явлений мирового искусства.  Каждая его лекция была не только содержательна – но и необычайно артистична по особой его энергетике общения с аудиторией, она приучала не только проникать в суть явления, но и осмысливать пути развития культуры и искусств и всего человечества, и каждой страны в отдельности. Обладающий пытливым аналитическим мышлением, умением проникать в основной события. Сочетая вдумчивое проникновение в суть явления с  особой ироничностью – он умел обобщать и осмысливать. И научил этому практически всех.кто был близок к нему в той или иной степени. А ученики его, выработав привычку глубокого осмысления каждого явления – перенесли этот сознательный процесс и на своё архитектурное творчество. И каждый из них сохранил своё и стал яркой и внятной индивидуальностью в своём непростом деле.

Но не менее удивительно и другое.Рядом со всем этим, рядом с неизбывной устремленностью к поискам осмысления явлений искусства, а точнее – в неразрывной связи со всем этим! – жила его страсть к Музыке. И прежде всего – коперной. С детства приобщенный к регулярным посещениям   театра вообще, и  оперного – в особенности – он предельно точно и детально знал практически каждую из множества опер. Весьма  профессионально и  утонченно мой отец разбирался в особенностях пения, ценил артистизм и индивидуальность.   Берусь утверждать, что своими общениями, советами, глубоким восприятием он сформировал совершенствование очень многих певцов, с которыми общался. А саму музыку он воспринимал всей глубиной души, умел услышать и воспринять индивидуальные штрихи и черты исполнения, в особенности – в оперном пении. Воспитанный на высоких идеалах золотого века отечественного оперного искусства, он умел подмечать и уровень мастерства, и новизну, мог дать точный совет по поводу штриха, нюанса исполнения.  Его мнение ценили очень высоко, с ним считались, советовались, ждали его оценок.

Разумеется – и мое музыкальное формирование, как и мир творческого восприятия музыки и пения – практически целиком сформированы им. Рядом с ним мы прошли всю его большую жизнь, во многом непростую – и уровень исключительной особенности его личности мне ясен сегодня даже в еще большей степени, чем ранее.

Блестяще и непринуждённо умел он находить и утонченные контакты с молодежью. Курсы студентов в институте, которыми он руководил – буквально боготворили его. В самые разные времена «ядро» его учебных групп становилось постоянными гостями нашего дома – как на прежнем месте, так и, в еще большей степени – на нашей новой квартире. Удивительно и другое – ребята активно и сознательно приобщались под его руководством и к большой серьезной музыке, начинали сознательно слушать и воспринимать её, коллекционировать пластинки, открывали величие опер и симфоний и с упоением слушали эту музыку, открывая для себя в ней всё новое… И, конечно же, это откладывало и своеобразный отпечаток на их воплощения замыслов и в архитектуре. По натуре они были совершенно разными, но – объединёнными в умении осмысливать, осознавать, задумывать и воплощать. Не могу не сказать и ещё об одной важной черте его отношения к молодёжи. Высоко ценя талант и его проявления, мой отец не терпел ни тупого самодовольства, ни эгоистической самовлюблённости. И воспитал в своих учениках великую силу иронии и самоиронии – на уровне которыхгораздо результативнее преодолевать препятствия в собственном развитии и двигаться вперёд в своем совершенствовании. Он умел оценить яркость достижения – и точно и чётко обозначить то, что у его ученика ещё не удалось, не сформировалось, не осмыслено. Он ценил индивидуальность суждений своих ребят, и никогда и ни в чём не «стриг их под одну гребёнку», умело развивая именно индивидуальные черты того или иного молодого архитектора.Отмечу вскользь – но по существу! – что именно этим великим свойствам психологии и характера моего отца обязан и я сам, и на многих этапах моей жизни и становления эти нечастые свойства духа очень помогали и помогают доныне...

Всё, что ни делал отец в своей профессиональной и жизненной деятельности – он делал с наиполнейшей отдачей. В архитектурных ВУЗах, помимо семестра лекций и практических занятий существует так называемый период «сплошного проектирования». В этот период идет работа над курсовыми проектами по выбранной с руководителем теме. И Евсей Моисеевич с увлечением искал с учениками эти темы, а. выбрав, учил каждого студента выполнять в графике свой проект с индивидуальными художественными чертами. Никого и никогда он не учил слепо копировать, ненавидел зубрежку материала по книгам и конспектам, учил свободе мышления и творчества. В эти периоды «сплошняка» сроки занятий не нормированы – и он с увлечением с утра до позднего вечера, прерываясь лишь на небольшой завтрак, организованный педагогами-коллегами, - занимался и этим творчеством, и находил в нем особые радости вместе со своими ребятами. Вспомним и осознаем, что вся графика при создании этих проектов была исключительно «ручной», авторской, живописная техника и весь уровень подачи материала всецело зависел от индивидуальности молодого архитектора.

В отношениях со мной он всегда был очень открытым, располагающим, никогда не прибегающим к умолчаниям.И, повторяю, во все периоды моего взросления относился ко мне как бы без скидок на мой возраст, о многом рассказывал, многое объяснял, во многом направлял – и радовался, когда у меня начинало что-то получаться. Когда я в раннем детстве заболевал – пожалуй, именно он (мама, конечно, тоже!) просиживал ночи возле меня, помогал преодолевать жар, давал читать интересные еще не прочитанные мной книги, окружая какой-то непостижимой энергией заботы и защиты от всего дурного.В периоды взрослений мне доводилось и в чём-то достаточно упорно спорить с ним, а он аргументированно и чётко выстраивал позицию, которую он считал верной. Допускал он и жаркие дискуссии со своими студентами – причём не только в специальном русле. А и по поводу увиденного спектакля, прочитанной книги, прослушанной записи...

Да, в продолжениях этих воспоминаний о нём я непременно расскажу ещё многое...

…С самых ранних лет моей жизни в доме на «моей улице» меня окружала некая особая атмосфера жизни. Помимо удивительных, особенных, поистине непривычных сегодня  взаимодействий с моими родителями – я как-то в неделимом «аккорде» оцениваю сегодня разные элементы и составляющие этих чудес. Конечно же, это – и  доступность с малых лет множества книг на полках в шкафах, и удивительное общение с «чудом техники» тех ранних пятидесятых – патефоном с пластинками. Патефон в нашем доме был не совсем обычным для тех лет. Его привез дед в тридцатые годы из своей правительственной командировки в Англию (задумаемся об особой значимости этого события в свете тревожных и непростых тридцатых!). Патефон был темно-красного цвета, с блестящей заводной ручкой. Примечательной была эмблема его фирмы на крышке патефона – знаменитая белая собачка, слушающая голос хозяина через трубу граммофона. Сейчас очевидно, что это – знаменитый «лейбл» всемирно известной фирмы «Hismastersvoice» («Голос его хозяина»), увековечившей практически до наших дней творчество множества великих певцов и музыкантов. А тогда для меня, четырех-пяти-летнего –   образ  собачки, внимательно слушающей чей-то голос – стал особенным, связанным с таинством того, что дарит этот удивительный прибор. Мне доверяли с этих лет и вставлять в зажим мембраны стальные иглы для прослушивания, и заводить патефон ручкой, и вынимать из конверта чёрные пластинки с яркими этикетками, и читать надпись на этикетках. Да, это не оговорка – в 4-5 лет я уже бегло читал книги! Читать, кстати говоря, я тоже «научился» как-то самостоятельно, и воспринимая прочитанные мною родителями книги, а затем вдумчиво разбирая знакомые слова в буквах.

Я с неким трепетом запускал диск, ставил на пластинку тяжёлую  мембрану – и, восприняв начальное шипение дорожки – стремился услышать музыку и голос. Голосов было множество – развивая традиции деда, отец собирал записи многих певцов, по большинству – отечественных мастеров. И вот уже годам к 5-6 я отчетливо представлял, кто такие Козловский, Лемешев, Обухова, Пирогов, Рейзен, Максакова, чем отличаются их голоса. Разумеется, я погрешу против истины, если скажу, что понимал все, о чем пели эти мастера – но неизменно и неотвязно завораживала энергия их «излучения», некая особая правда, приковывающая внимание. Была и знаменитая запись «Евгения Онегина» на 24-х обычных пластинках, и в силу этого «Онегина» я знал практически наизусть уже лет в пять.

А потом появился заветный проигрыватель на 33 оборота, и чудесные долгоиграющие пластинки, не требующие «подзаводов» пружины и частых переворотов. Появились и многие записи целых опер в исполнении лучших отечественных певцов – и все они стали для моего сознания родными и знакомыми до каждой ноты, потому что постоянно звучали в доме. Были и трансляции спектаклей по радио из далёкой Москвы. Кроме того,  уже с тех же лет меня стали регулярно водить в оперу. Сначала – в нашу, ташкентскую, и притом – не только на сугубо детские спектакли. Нет, к этому времени я уже практически наизусть знал, помимо «Евгения Онегина», и «Севильского цирюльника», и «Риголетто», и «Кармен» и многое, многое  другое.

Вспоминаю деталь именно из этих лет – мне, тогда шестилетнему! – устраивает своеобразный «экзамен по знанию музыки» большой друг нашей семьи, выдающийся пианист и педагог Виссарион Исаакович Слоним (как мы выясняли в процессе знакомства, находящийся с нами в непростой линии пересечений родства!), Он играет мне на рояле темы арий и мелодий разных опер, не называя их – а я уверенно определяю и оперу, и автора, и арию, и голос, который её исполняет. И Виссарион Исаакович полушутя-полусерьёзно резюмирует, что было бы недурно, если бы так владели этой темой студенты консерватории...

А первый мой «Онегин» в театральном восприятии состоялся в московском Большом театре!Позднее – там же состоялись многие мои встречи с искусством прекрасных и великих  мастеров.Как и моих родителей, меня тоже приобщали в опере таким образом, чтобы после летних каникул в две-три недели сентября  я захватил бы хотя бы часть начала сезона – с дирекцией школы договаривались, и я запаздывал на этот срок. Помню, что зайдя в солнечный сентябрьский день уже невероятно далёкого сегодня 1956 года (в возрасте семи лет!) в просторное фойе тогдашнего Большого именно на «Евгения Онегина»(первого, которого я воспринял в этот день не с пластинок, а «живьём»!), я спросил: «А Козловский  будет сегодня петь?». И пожилая билетерша сокрушенно сказала: «Нет, миленький, Козловский уже в нашем театре не поет…». Замечу к слову, что тот мой первый «Онегин» в московском Большом был дебютным спектаклем тенора Алексея Масленникова в партии Ленского  – в будущем крупной величины на оперной сцене.

Книги… Их также было очень много – разных, больших и меньших по объему. Конечно, были и сказки, которые мне вначале читали – а потом чуть позднее я и сам с упоением вчитывался в разнообразие их событий. Замечу, что читать БУКВЫ  меня как бы никто и не учил – а неоднократно слыша из уст родителей в их чтении знакомые и любимые сказки, я сам неким неведомым путём пришёл узапоминанию ЧИТАЕМЫХ СЛОВ И ФРАЗ. И автоматика «воспроизведения» букв при чтении постепенно стала устойчивой, самой собой разумеющейся. Чтение моё с самых ранних лет было разнообразным.Были в числе читаемого, разумеется, и Маршак , и Барто, и Михалков. А пьесу «Кошкин дом» я наизусть не только знал уже в этом возрасте, и в лицах читал ее перед гостями на елках. Но… был и Пушкин, который открылся для меня вначале в его чудесных сказках, а затем – и в объемности «Руслана и Людмилы».  Как-то с детства получалось так, что стихи я никогда специально не заучивал, а, прочитав, откладывал в памяти. (Замечу, что это свойство сохранилось и до сих пор.Понравившиеся мне стихотворения я с юности и до сегодняшних дней  как бы «сканирую» и запечатлеваю в памяти. А затем - свободно воспроизвожу – даже в том случае, когда мне надо прочитать с эстрады стихотворение, довольно давно не вспоминаемое!Надо лишь «подтянуть колки» памяти и чувства – и оно воспроизводится.). Не забуду, какое впечатление произвела на меня сцена встречи и боя Руслана с великанской Головой! Наверное, яркость и емкость пушкинского языка  уже в те годы помогли сформировать в сознании зримый образ того, что происходило на страницах – и эта сцена, как и многие другие, запомнилась целиком. В те годы было принято в новогодние дни устраивать домашние ёлки – о них будет особый разговор! А здесь к слову я упомяну, что тогда же, на елочном сборе ребят у наших близких знакомых на просьбу прочесть стихотворение я без сомнений откликнулся тем, что… прочел целиком «Бой Руслана с Головой». Произошло это на фоне декламаций другими детьми традиционных новогодних стишков – и присутствующий в числе гостей актер нашего драматического театра был изумлен и наговорил мне, пятилетнему, тогда кучу приятных слов...

Да, книги… До сих пор живо ощущаю приятную прохладу зашторенной столовой в жаркий летний день, особое ощущение прикосновения кожаной обивки кресла. А в руках – книга  с полки шкафа. И не какая-нибудь, а, например –    однотомник Э. Ростана. В те годы наиболее впечатлен я был его образами петухов и кур из «Шантеклера», лепил из пластилина персонажей этой пьесы. Занимал воображение и романтик Сирано, уже тогда с остротой воспринимались и его беззаветная любовь, и храбрость, и трагический финал…А наряду с этим – и замечательный юмор чеховских рассказов, и Конан-Дойл с его потрясающим тогда воображение Шерлоком Холмсом, и, конечно же – Жюль Верн, и Дюма с его мушкетёрами, имногое, многое, многое другое...Да, круг читаемых мною в те времена книг был ни в какой мере не «ограничен» – конечно, были и рекомендации, но я и сам, слыша о том или ином произведении, стремился его прочитать.

Именно всё это в невыразимой глубине и многогранности, вероятно, и сформировало моё стремление к познаниям. Да, я несколько «непривычно» начал школьное образование в семь лет не с первого, а со второго класса.Читал я, как уже упоминал,  с самых ранних лет, а писать «по-школьному» меня лет в шесть научила моя двоюродная сестра Наташа, которая довольно регулярно занималась со мной дома первоначальными школьными нормативами – арифметикой и письмом.Сначала  это происходило «в формате» игр в школу, затем – становилось всё более серьёзным.Экзаменующая меня моя первая учительница – известный педагог Клавдия Владимировна Орлова! –   проверила мои знания по чтению и письму. Читал я ей, помнится, отрывок из учебника, рассказывающий о Петре Первом. А на следующий еёвопрос о том, знаю ли я, кто это такой – я уверенно ответил: «великий русский царь» (ведь к тому времени и «Медного всадника», и кое-что ещё я уже прочитал!) И опытнейший педагог резюмировала, что моя домашняя подготовка вполне соответствует прохождению дома всего объёма знаний, полагающихся для первого класса – и мне плодотворнее быть зачисленным сразу во второй!Вот так  я начал учёбу со второго класса, и хотя был на год моложе своих одноклассников, могу сказать, что на самых разных этапах я  учился с удовольствием и интересом..И никогда и ничего не «заучивая», старался вникнуть в существо и смысл каждого явления. Меня с детства занимал сам процесс осмысления, я старался постигнуть любую тему гораздо шире, чем того требовал учебник, и раскрыть её «от себя»... Очень повезло и с педагогами – вначале в школе номер сорок четыре, а с девятого по одиннадцатый классы – в знаменитой тогда сто десятой. И об этих этапах стоит позднее рассказать подробнее...

…А теперь «монтажный план» повествования стоит органично перевести к образу моей тетушки, сестры отца – Юдифи Моисеевны Слоним – личности также весьма неординарной.

Начнем с того, что экстерном закончив среднюю школу в 15 лет (как было вполне возможно в бурные и нестандартные  двадцатые!), она была увлечена астрономией и без раздумий подала документы в Ташкентский Государственный университет (тогда – САГУ – Среднеазиатский Государственный Университет!). Сначала в приемной комиссии ей сказали чётко и кратко: «Детей не принимаем!». Но –   один из видных членов приемной комиссии из любопытства( о, эти мятежные и непредсказуемые двадцатые, в которые многое делалось по строжайшим правилам, но зачастую – и вопреки им в интересах дела!) решил проэкзаменовать необычную абитуриентку. В результате она... набрала высшие баллы по всем полагающимся дисциплинам, была принята, блестяще закончила университет.И в 20 (!!!)  лет пришла на работу в Ташкентскую астрономическую обсерваторию, в которой прослужила всю свою долгую жизнь. Буквально через несколько лет  она успешно возглавила отдел Физики Солнца, вначале Ташкентской Обсерватории, затем – Института Астрономии, провела тысячи наблюдений и фотографирования солнечного диска, выявила множество закономерностей солнечной активности, написала сотни работ, на которые ссылались ученые многих стран мира. Её плодотворная деятельность в должности  руководителя отдела физики Солнца продолжалась 65 лет (это не оговорка!).

Значимость ее исследований физики Солнца, помимо своего прямого назначения – была весьма важна и полезна в режимах вылета в космос отечественных космонавтов. Ведь пребывание человека в космосе неразрывно связано с режимом солнечной активности, с интенсивностью солнечной радиации – и нужны поиски оптимальных моментов для работы космонавтов. Она выявила многие закономерности солнечной активности, и с каждым новым наблюдением расширяла значимость этих закономерностей и поясняла ранее скрытую суть многих нераспознанных в этой сфере явлений. На ее многочисленные работы ссылались в своих исследованиях десяткиизвестных ученых мира, со многими из которых она вела обширную переписку (что по тем временам было также достаточно «нетипично» и могло привести к известным осложнениям карьеры!). Обе свои диссертации – и кандидатскую, и позднее – докторскую – она решением ученых советов центральных астрономических институтов большой страны  защищала не написанием специального диссертационного труда, а по совокупности опубликованных работ (что в научном мире – весьма нечастое явление!). Результаты голосований по присуждению ей и той.и другой ученой        степени в обоих случаев были единогласными. Обладающая мужским складом ума, принимающая твердые и верные решения, умеющая осмысливать и обобщать, проявляя принципиальность в вопросах жизни и научной деятельности – она воспитала несколько поколений учеников и последователей, многие из которых стали видными учеными не только в Узбекистане, но и далеко за его пределами.

Обладая редкостной добротой души, умением понимать – и вместе с тем несколько аскетичная в быту, владеющая блистательным острым чувством юмора – и драматично не познавшая истинной гармонии в личной жизни – она до последнего дня своей большой биографии владела этими душевными свойствами. И одновременно – резкий парадокс –  в нашей семье мужчины вообще не курили, а вот тётушка и мама отдавали полную дань этим пристрастиям. О маме в архипелаге этих размышлений мы подплывём и к особому«неведомому острову». аАо тетушке припомню странность –  на моей памяти сигареты (впоследствии – с фильтром!) были неотделимы от ее уклада до достаточно поздней её поры, когда ей довелось серьезно надорвать сердце. Воля и разум опять взяли верх – и оказалось, что далее вовсе без сигарет  она вполне смогла жить и работать еще добрых два десятка лет. Но вплоть до самых последнего периода, когда до работы она уже не могла физически добираться – к ней домой на консультации приносили научные труды, диссертации, исследования. И она терпеливо и глубоко вникала в них, подсказывая, советуя. А друзья и коллеги из разных стран снова и снова навещали ее, показывая удивительные результаты наблюдений солнечных затмений в разных странах мира.

Не могу забыть и о том, как она с самого раннего моего детства старательно приобщала меня к знанию карты звёздного неба, показывая летом над головой все основные созвездия и яркие звезды. И примерно лет в пять-шесть  я уже достаточно прилично знал этот круг информации, уверенно отыскивая нужное созвездие или звезду – к радостной оценке окружающих. Позднее она часто водила меня на свою работу – в Астрономический институт, увлеченно показывала телескопы и другие приборы, демонстрировала в проекции на маленький экран телескопа диск солнца с пятнами. В вечернее время нередко она любила показывать в телескоп планеты и лунный диск. В ее распоряжении всегда была самая передовая техника – так она очень гордилась специально собранным на территории института Астрономии специальным горизонтальным телескопом, весьма прогрессивным для этого времени –  с  его помощью наблюдать Солнце в 60-е годы стало гораздо более результативно. Она успела в достаточной жизненной активности встретить и свой девяностолетний юбилей, поздравить её с которым в наш дом явилось множество ее коллег и учеников...

...Моя улица... Она неизменно со мною – как реальная, так и и живущая в сознании. Месяц тому назад, ещё до непростых наших дней борьбы с пандемией в самоизоляции –  я в самом прямом смысле «вновь пришёл на улицу свою». Снова был приглашён  в Узгостелерадио на запись очередной беседы для радиопередачи, в которой размышлял о творчестве, читал свои стихи.И опять окинул взглядом два дома. Они сегодня в своей исконной и привычной жёлто-белой гамме.  Дубы – всё те же, слава Богу –  столь же раскидистые, уже активно распускающие свои листья. Я выбрал время – и поднялся на тротуар перед домами. Листва, ещё только распускающаяся из почек – ещё не могла шелестеть. Но я явственно ощутил, чтовновь, как и в юности, снова  слышу звуки приходящих и уходящих шагов – и людей, и событий…

 

 

                                             (Продолжение следует)

Специально для сайта Kultura.uz