Я с детства любил рисовать. Судьба, правда, не баловала меня. Я рано остался сиротой и воспитывался в детском доме. Частенько задумываюсь, кем я был бы теперь, если бы не советская власть. Во всяком случае, художником не стал бы — это точно. Вспоминаю детдом, куда привел меня дядя. Меня окружали такие же, как я, дети, не имевшие родителей. Но сиротами мы себя не чувствовали, так как рядом были чуткие, умные и заботливые воспитатели, учителя. Так и жили мы в детском доме Министерства просвещения — дружно, весело и в общем-то беззаботно.
А потом я поступил в Ташкентское художественное училище, где занимался вплоть до 1941 года, до начала войны. Когда началась война, на второй же день пошел в военкомат с просьбой послать меня на фронт. Но, к великой горечи, кандидатуру мою отклонили, так как обнаружили существенный изъян в здоровье. Однако через месяц я явился снова, и меня 4 без комиссии направили в полковую школу, после окончания присвоили звание сержанта. Но — увы! — все то же здоровье помешало мне попасть на фронт, и войну окончил, работая вштабе художником, выпуская «боевые литки», стенгазеты и т.д. А в общей сложности в армии я прослужил все четыре года войны. И вот — демобилизация.
Возвращение в родные края. В два часа ночи наш состав прибыл в Ташкент. Радостные слезы, поцелуи, объятия. Встречают всех, кроме меня. Куда податься? И я возвращаюсь в свой детдом. Там меня приняли как родного и оформили воспитателем. Проработав на этой должности два года, немножко оперившись, я поехал в Ленинград в Институт живописи, скульптуры и архитектуры имени И. Е. Репина. Вот, пожалуй, так я и стал художником. Я никогда не обольщался на свой счет и не считал, что обладаю могучим талантом. Убежден: в искусстве надо много, неустанно трудиться. Даже сейчас я занят так, что и минуты-то свободной нет. А раньше и говорить нечего. Объездил все области, встречался с людьми, старался вникнуть в глубины жизни. Главным принципом моей работы было строгое следование принципам реализма. Писал, правда, и в условной манере, но как-то очень скоро «переболел» этим. Было и кратковременное увлечение декоративными плоскостными работами. Я понял, что это слишком легко, попросту — не для меня. В целом же могу сказать, что увлечение какими-либо модными «измами» в общем-то, не коснулось меня. Всегда смотрел на жизнь открыто, изображал мир таким, каким его чувствствовал, видел, понимал. Люблю творчество многих мастеров прошлого и настоящего, но никогда никому не подражал. Ибо нети не было в искусстве более верного, более перспективного и жизнеутверждающего направления, чем реализм.
История показывает, что те, кто пускался в погоню за сверхоригинальным, заумным, неестественным, в конце концов, если это, конечно, настоящие мастера, возвращались к реализму. Наиболее значительные произведения даже апологетов формалистических направлений все-таки реалистичны. Нам на смену идет в общем и целом хорошая, здоровая в нравственном отношении молодежь, воспитанная на горячей любви к Родине. Многие из молодых по-настоящему талантливы. Так что я не принадлежу к числу тех, кто брюзжит, что молодежь-де пошла не та, что мы были лучше. Вместе с тем страстно желаю, чтобы молодые не только достигли в творчестве уровня своих предшественников, но и значительно превосходили нас, стариков. А для этого надо вторгаться в самую суть жизни, воспевать ее, а не отсиживаться в мастерских. Художник, конечно же, должен творить. Однако не могу представить свою жизнь без преподавания в институте. Ведь обучая других, я учусь и сам. Существуют различные методики педагогики.
Одни преподаватели больше говорят, меньше показывают. Я же считаю, что у нас, художников, занятия должны быть не столько теоретическими, сколько практическими. Если после первого объяснения, обучаемый плохо освоил изложенное, то ему надо показать, чего от него хотят. Но тут возникает другая проблема — надо уметь показать и уметь, как показать. Вот и получается, что педагог сам должен постоянно работать, писать, выставлять свои картины. Если я сегодня ничего не создал, то завтра мне нечего будет продемонстрировать ученикам.
